Олений заповедник

Мейлер Норман

С тех пор как Илена переехала к нему, его стали мучить кошмары. Он не мог избавиться от мысли, что она – ею монахиня и он превратит ее в ведьму. Он мысленно сочинял разные истории, романы, целые тома, живописуя себя в качестве страдающего священника, который молит Бога позволить дьяволам войти в него, чтобы он один горел потом в аду, а все остальные – монахини, паства, обитатели замка, страны, словом, весь мир, – были пощажены. Отец Мэрион молится об этом, думал он, и, молясь, чем же сам занимается? Не такое это уж большое дело, и однако же он проклят, ибо оклеветал мальчиков из хора и обрюхатил половину жен деревенских богачей, довел до безумия женские монастыри, исхлестав монашек орудием дьявола в их одиноких постелях, дав пососать этим религиозным душам ведьмину метлу и украв у самой преданной Богу сестры, самой чистой, самой высокодуховной, ее преданность, так что она любила теперь не Господа, а Мэриона, любила безумно, плотски, но в этом нет ничего плохого, говорил он ей, так как тело и душа существуют порознь и, чтобы очиститься, надо найти порок, вывалять тело в грязи и тем возвысить душу. Однако вовсе не достаточно превратить монашку в ведьму – она еще должна быть и выявлена, но не слишком скоро. Если выявить ее слишком скоро, она станет мученицей, а слишком поздно – умрет, поэтому священник, который принимает дьявола, чтобы спасти мир, должен использовать дьявола и для того, чтобы его разрушить. А в этих целях святая сестра, которую он превратил в ведьму, сначала должна втянуть в это и других – монахинь, церковников, обитателей замка и мирян, выдавая их и обвиняя, пока они не сгорят, а потом сгореть самой с криком: «О Господи, смилостивись над отцом Мэрионом, ибо он святой в аду». И когда все совершится, когда все они сгорят, он останется чистым со своими молитвами и мольбами: «О Господи, я трудился во благо Твоего дела и обнаружил, что души, которые я подвергал проверке, не выдержали испытания и потому недостойны Тебя». Однако, молясь, он переживает кошмар, ибо Он – Он накажет его, отправит в ад, к дьяволу, и не за такую малость, как соблазнения женщин и педерастия, не за развращение благочестивых монашек, не за костры, которые он разжег, не за обвинения и уничтожения людей, а за куда больший грех – грех такой страшный и огромный, что сам Господь должен побледнеть, узнав о нем. «О Господи, – молится отец Мэрион в келье мозга Мэриона Фэя. – Я грешен и недостоин Твоей милости, ибо я жажду ниспослать вечные муки на Тебя».

Заточенный в постели с лежащей рядом Иленой, страдая чесоткой от соприкосновения с ней, с отвращением вдыхая запах ее тела, которым так наслаждался Айтел, Фэй под действием марихуаны блуждал по джунглям и выбирался из них на холодный каменный пол женского монастыря и шел по нему туда, где горела сестра Илена – тело ее пылало, а ноги были как лед, пока не наступал момент, когда Фэй уже был уверен, что голова у него сейчас лопнет, что ни один черт не может выдержать натиска фурий и подступавших все ближе соблазнов. Он мог лишь открыть глаза, стиснуть зубы и пробормотать в сторону изножья кровати, обращаясь к духу, плясавшему на пальцах его ног: «Все это дурость, дурость. Прекрати дурить. Остановись намертво», словно его мысли действительно стали иголками, с помощью которых определяли в нем колдуна, и когда в его мозгу нашли точку, куда игла вошла без боли, тогда он был обнаружен, проклят. Или же его отпустили? Ибо за всем этим – далеко-далеко – существовала ересь, которая утверждала, что Бог – это дьявол, а тот, кого они называли дьяволом, – это изгнанный Бог, лишенный, как благородный принц, своего рая, и Бог, который на самом деле дьявол, одержал верх над всеми, кроме немногих, которые увидели обман, поняли, что Бог – это вовсе не Бог. И Фэй молил: «Сделай меня, дьявол, бесчувственным, и я буду править миром от твоего имени». Так продолжалось до бесконечности – вверх, вниз, пока разгоряченный этими мыслями Фэй не протягивал к Илене руку, будил ее и шептал ей в ухо: «А ну давай потрахаемся». Со времени своего появления Илена стала для него огнем – испепеленный лес давал новые ростки, которые снова сгорали. И, работая бедрами, испытывая отвращение к тому, что она давала ему, он наказывал себя – пришедший в ужас священник, перед мысленным взором которого стоял монах, наказывавший распутницу сестру, которая, предав свою веру, залезла к нему под сутану. Кончив, он в миг опустошения увидел, как его проклинают, отвернулся от Илены и постарался заснуть, а мозг, невзирая на ужас, все еще работал: он должен уговорить Илену убить себя.

После того как она переехала к нему, Мэрион обнаружил, что довольно быстро соскальзывает в непредвиденном направлении, так что под конец, к своему ужасу и гордости, он все понял в момент, когда его тело лежало, прижавшись к ней, ища тепла своим холодным ногам. В его голове возникла мысль: «В один из этих дней она убьет себя», и прежде чем он сумел поразмыслить над этим, мозг его, подобно железному монарху, выносящему приговор врагу, немилосердно добавлял: «Ты должен заставить ее это сделать». Фэй возмутился, как возмущался против собственного решения не запирать дверь; он уговаривал себя, молил: «Нет, это и украв у самой преданной Богу сестры, самой чистой, самой высокодуховной, ее преданность, так что она любила теперь не Господа, а Мэриона, любила безумно, плотски, но в этом нет ничего плохого, говорил он ей, так как тело и душа существуют порознь и, чтобы очиститься, надо найти порок, вывалять тело в грязи и тем возвысить душу. Однако вовсе не достаточно превратить монашку в ведьму – она еще должна быть и выявлена, но не слишком скоро. Если выявить ее слишком скоро, она станет мученицей, а слишком поздно – умрет, поэтому священник, который принимает дьявола, чтобы спасти мир, должен использовать дьявола и для того, чтобы его разрушить. А в этих целях святая сестра, которую он превратил в ведьму, сначала должна втянуть в это и других – монахинь, церковников, обитателей замка и мирян, выдавая их и обвиняя, пока они не сгорят, а потом сгореть самой с криком: «О Господи, смилостивись над отцом Мэрионом, ибо он святой в аду». И когда все совершится, когда все они сгорят, он останется чистым со своими молитвами и мольбами: «О Господи, я трудился во благо Твоего дела и обнаружил, что души, которые я подвергал проверке, не выдержали испытания и потому недостойны Тебя». Однако, молясь, он переживает кошмар, ибо Он – Он накажет его, отправит в ад, к дьяволу, и не за такую малость, как соблазнения женщин и педерастия, не за развращение благочестивых монашек, не за костры, которые он разжег, не за обвинения и уничтожения людей, а за куда больший грех – грех такой страшный и огромный, что сам Господь должен побледнеть, узнав о нем. «О Господи, – молится отец Мэрион в келье мозга Мэриона Фэя. – Я грешен и недостоин Твоей милости, ибо я жажду ниспослать вечные муки на Тебя».

Заточенный в постели с лежащей рядом Иленой, страдая чесоткой от соприкосновения с ней, с отвращением вдыхая запах ее тела, которым так наслаждался Айтел, Фэй под действием марихуаны блуждал по джунглям и выбирался из них на холодный каменный пол женского монастыря и шел по нему туда, где горела сестра Илена – тело ее пылало, а ноги были как лед, пока не наступал момент, когда Фэй уже был уверен, что голова у него сейчас лопнет, что ни один черт не может выдержать натиска фурий и подступавших все ближе соблазнов. Он мог лишь открыть глаза, стиснуть зубы и пробормотать в сторону изножья кровати, обращаясь к духу, плясавшему на пальцах его ног: «Все это дурость, дурость. Прекрати дурить. Остановись намертво», словно его мысли действительно стали иголками, с помощью которых определяли в нем колдуна, и когда в его мозгу нашли точку, куда игла вошла без боли, тогда он был обнаружен, проклят. Или же его отпустили? Ибо за всем этим – далеко-далеко – существовала ересь, которая утверждала, что Бог – это дьявол, а тот, кого они называли дьяволом, – это изгнанный Бог, лишенный, как благородный принц, своего рая, и Бог, который на самом деле дьявол, одержал верх над всеми, кроме немногих, которые увидели обман, поняли, что Бог – это вовсе не Бог. И Фэй молил: «Сделай меня, дьявол, бесчувственным, и я буду править миром от твоего имени». Так продолжалось до бесконечности – вверх, вниз, пока разгоряченный этими мыслями Фэй не протягивал к Илене руку, будил ее и шептал ей в ухо: «А ну давай потрахаемся». Со времени своего появления Илена стала для него огнем – испепеленный лес давал новые ростки, которые снова сгорали. И, работая бедрами, испытывая отвращение к тому, что она давала ему, он наказывал себя – пришедший в ужас священник, перед мысленным взором которого стоял монах, наказывавший распутницу сестру, которая, предав свою веру, залезла к нему под сутану. Кончив, он в миг опустошения увидел, как его проклинают, отвернулся от Илены и постарался заснуть, а мозг, невзирая на ужас, все еще работал: он должен уговорить Илену убить себя.

После того как она переехала к нему, Мэрион обнаружил, что довольно быстро соскальзывает в непредвиденном направлении, так что под конец, к своему ужасу и гордости, он все понял в момент, когда его тело лежало, прижавшись к ней, ища тепла своим холодным ногам. В его голове возникла мысль: «В один из этих дней она убьет себя», и прежде чем он сумел поразмыслить над этим, мозг его, подобно железному монарху, выносящему приговор врагу, немилосердно добавлял: «Ты должен заставить ее это сделать». Фэй возмутился, как возмущался против собственного решения не запирать дверь; он уговаривал себя, молил: «Нет, это уж слишком», а в ответ слышал лишь то, что всегда подстегивало его сделать еще один шаг. «Если ты не можешь этого сделать, ты никогда не сможешь сделать и ничего другого», и в темноте дрожь пробегала по его телу. Его владение ситуацией казалось ему более страшным и более ценным, чем если бы он приказал себе убить Илену. В убийстве нет ничего особенного. Мужчины убивают друг друга миллионами и обнаруживают, что это легче сделать, чем любить. Однако заставить Илену убить себя будет собственно убийством, поэтому Мэрион содрогался от своего увлечения этой мыслью и одновременно знал, что обязан это сделать.

Но как в том преуспеть? Он сомневался в себе, не верил, что задумал это всерьез, и все время в его голове тикала эта мысль, как часовой механизм бомбы, поставленный без его ведома. В глубине души Фэй чувствовал, что наконец возникла ситуация, когда он превзойдет сам себя, дойдет до конца, как обещал столько вечеров назад, и выйдет из нее победителем – он не знал где, но это будет испытание, которое превзойдет все другие испытания, это будет нечто. В этом он был уверен.

Соответственно не успела Илена пробыть в его доме и часу, как он сделал ей предложение, сам в тот момент не понимая, зачем он это делает.

– А почему бы нам не пожениться, – сказал он. – Ты хочешь выйти замуж, а мне все равно.

Хотя Илена была пьяна, она рассмеялась.

– Жизнь – странная штука, – сказала она.

– Конечно.

– Я была с Колли три года, и он ни разу не взял меня с собой ни на один прием.

– И Айтел так и не сделал тебе предложения.

Поскольку она никак не реагировала – лишь сделала глоток из стакана, – Мэрион, продолжая смотреть на нее, пробормотал:

– Так что скажешь, Илена? Выходи за меня.

– Мэрион, я чувствую себя здесь как-то странно.

Он рассмеялся.

– Ну, я повторю свое предложение завтра.

Так они начали свои несколько недель совместной жизни. Шли дни, и они с Иленой никогда не были трезвы, полностью трезвы, но и пьяны тоже не были, во всяком случае Фэй. Он с неприязнью наблюдал за тем, как Илена пьет, а она переходила от веселости к крайнему возбуждению, затем к недомоганию, затем к депрессии и возвращалась к вину. Большую часть времени она болтала и смеялась с друзьями Фэя и говорила ему, насколько свободнее чувствует себя с ним, чем с Айтелом, где она всегда ощущала пренебрежение.

Но время от времени она впадала в панику и несколько раз днем и вечерами, когда он оставлял ее одну и отправлялся устроить какую-нибудь очередную встречу, она, казалось, была в ужасе от того, что остается одна.

– Тебе в самом деле надо идти? – спрашивала она.

– Дела не делаются сами.

Илена дулась.

– Лучше бы мне быть одной из твоих девиц по вызову. Тогда я бы чаще тебя видела.

– Может, ты такой и станешь.

– Мэрион, я хочу быть девицей по вызову, – объявляла она в состоянии опьянения.

– Позже.

Она суживала глаза, стремясь добиться более драматичного эффекта.

– Что ты хочешь этим сказать? – спрашивала она. – Ты что, считаешь меня проституткой?

– Зачем придираться к словам? – говорил он.

Он уже стоял на пороге, а Илена льнула к нему.

– Мэрион, возвращайся скорее, – молила она его.

А когда он через несколько часов возвращался, она объявляла, точно эта мысль впервые пришла ей в голову:

– Ты думаешь, я люблю тебя? – И хихикала. – Я хочу стать девицей по вызову.