Олений заповедник

Мейлер Норман

– А зачем он тебе нужен?

– Нужен, – сказал я. – Поверьте, дело срочное.

– Оставь в покое Чарли Айтела. Все хотят изложить ему свои беды.

– Очень дорогой ему человек, возможно, умирает сейчас, – преувеличил я.

– Женщина?

– Не все ли равно.

– Так вот: Чарли Айтел не должен утруждать себя из-за женщины, какая бы она ни была. Он теперь, слава Богу, человек занятой, так что перестань ему надоедать.

– Послушайте, если он сегодня вечером не получит сообщения о случившемся, – рявкнул я в трубку, – завтра утром он подаст на вас в суд.

Итак, пропотев полчаса в телефонной будке, истратив два доллара мелкой монетой и попав не туда, я наконец добрался до Айтела. К тому времени я был настолько раздражен и так кипел, что, наверное, не говорил, а буркал.

– Что это у вас за агент такой? – были мои первые слова.

– Серджиус, ты что, пьян? – послышался в телефоне голос Айтела.

Тут я ему все выложил, и секунд двадцать царила тишина Возможно, я это вообразил, но у меня было впечатление, что мое сообщение привело его в ярость. Однако в ответ он произнес:

– О Боже! Она в порядке?

– По-моему, да, – сказал я и рассказал то, что знал.

– Ты считаешь, мне надо приехать? – спросил он и, поскольку я молчал, добавил: – Завтра мы определяем состав актеров.

– Вы хотите, чтобы я выступал за вас? – спросил я.

– Хорошо, я что-нибудь придумаю, – сказал он мне в ухо. – Скажи Илене, что я сажусь на самолет и увижу ее утром.

– Вы сможете сказать ей это сами. Сегодня вечером ее не разрешено посещать.

– Значит, положение серьезное, – произнес он как-то беспомощно, и мне на мгновение стало жаль его.

Утром Айтел приехал в больницу до меня, и мы встретились на ступеньках, когда он выходил от Илены.

– Я женюсь на ней, – первое, что он сказал мне.

Собственно, выбора не было. Когда он пришел, она сидела на больничной койке, рука у нее была на перевязи, а нос залеплен пластырем, точно она хотела укрыться от посторонних глаз. Она смотрела куда-то в сторону, пока он не коснулся ее плеча.

– Ох, Чарли, – только и сказала она.

Он понял, что она находится под действием успокоительных.

Сначала они не могли найти тему для разговора. Она посмотрела на него и шепотом произнесла:

– Я слышала, ты снова работаешь.

Он кивнул.

– Тебе, должно быть, трудно было вырваться.

– Не так уж трудно, – сказал он со своим обычным обаянием.

– Тебя радует, что ты работаешь? – из вежливости спросила она.

– Все оказалось не так плохо. Большинство людей на студии ведут себя прилично. Я даже получил комплименты за свое выступление перед комиссией.

– Ох как мило, – сказала она.

Они попытались улыбнуться друг другу.

– Так что, как я понимаю, ты можешь продолжать делать карьеру? – добавила Илена.

– В какой-то мере. Многое надо залатать.

– Но ты снимешь хорошую картину.

– Постараюсь.

– Я знаю, что ты снимешь хорошую картину. – На сей раз она кивнула. – И все будет у тебя снова как прежде, Чарли.

– Не как прежде, – сказал Айтел.

В его голосе прозвучало что-то, побудившее ее слегка повернуться к нему, и она осторожно, шепотом спросила:

– Чарли, ты скучал по мне?

– Очень, – сказал он.

– Нет, Чарли, я хочу знать правду.

– Скучал, Илена.

Она тихо заплакала.

– Да нет, Чарли, ты был рад избавиться от меня, и я тебя не виню.

– Это неправда. Ты ведь знаешь, какой я. Я не позволяю себе ни о чем думать. – Он закашлялся и проглотил пару слов. – Однажды ночью, Илена, – сказал он, – я думал о тебе и понял, что рассыплюсь на части, если не перестану думать.

– Я рада, что ты испытывал ко мне что-то.

Произнеся следующие слова, он сразу понял, что совершил ошибку.

– Как ты себя чувствуешь? – спросил он. – Я хочу сказать, столкновение, наверно, было ужасным.

Он словно поднес ей зеркало, в котором отразился весь период после ее ухода от него, и Айтел почувствовал, как ее относит от него волной боли, словно его тут и нет и она сидит одна на больничной койке со своим разбитым прошлым и непостроенным будущим, и койка, стены и инструменты в палате окружают ее холодным белым морем.

– Да нет, не таким уж и сильным, – сказала она и снова заплакала. – Ох, Чарли, лучше тебе теперь уйти. Я ведь знаю: ты ненавидишь больницы.

– Нет, я хочу позаботиться о тебе, – сказал он – слова слетели с языка помимо его воли.

– Женись на мне, – неожиданно вырвалось у Илены, – ох, Чарли, пожалуйста, женись на мне. На этот раз я научусь себя вести. Обещаю, что научусь.

И он кивнул: сердце его спало, воля была атрофирована, в голове мелькнула мысль, что выход найдется, но он знал, что выхода нет. Ибо стоило ей произнести эти слова, как он вспомнил другие слова, которые она произнесла в тот вечер, когда он сделал ей предложение. «Ты меня не уважаешь», – сказала она тогда, и, как нищий не может отказать другому нищему в гордости, он понял, что не может сказать ей «нет». Держа в объятиях Илену, он был холоден как камень и в то же время понимал, что женится на ней, что не может ее бросить, так как по жестокому и справедливому закону жизни надо либо расти, либо расплачиваться за то, что не меняешься. Если он не женится на ней, он никогда не забудет, что в свое время она была счастлива с ним, а теперь у нее нет ничего, кроме больничной койки.

И он продолжал гладить ее по плечу и ласково расспрашивать и говорить о предстоящем браке, сохраняя при этом уверенность в том, что какие бы чувства он к ней ни питал, они одной породы, и одному легче переносить боль от своих ран, если ранен другой, и это лучше, чем ничего. Быть может, через год, если она найдет кого-то, он сможет развестись с ней.

Неделю спустя они поженились в тот день, когда ее выписали из больницы, и я прочел об этом в газетах. Айтел отвез Илену в городок за пределами киностолицы, и их сочетали там браком в присутствии Колли Муншина в качестве шафера, что, по размышлении, не слишком меня удивило.