Ольга – княжна Плесковская
Шрифт:
– Что ж ты своего гридня не предложил? – уже спокойнее спросил Яромир.
– Так это ты, воевода, знаешь, на что твоя мастерица способна, а я нет, – неприятным резким голосом сказал князь. – Коли согласилась бы – я своего гридня, не раздумывая, предложил бы, а так – рисковать не стану. Впрочем, чего уж лукавить, уверен я был – откажется дочка-то твоя, – тут князь, взглянув на Ольгу, лениво добавил. – Шибко осторожна ты, девица, и скучна, – он показно зевнул и развернулся, намереваясь уйти.
– Подождите! – крикнул кто-то из сборища. Из толпы вышел и встал рядом с Ольгой ни кто иной, как Борщ. – Подожди, князь. Хочешь потешиться, я готов живой целью послужить, – выдохнул он.
– Зачем вмешиваешься! – прошипела ему Ольга, но Борщ только мельком глянул на девушку и тут же перевёл взор на князя.
– И ты, молодец, не боишься пораниться али жизни лишиться? – осведомился князь всё с тем же скучающим видом.
– Давно меня сия девица уж поранила, – пробормотал Борщ, который видно немало употребил хмельного мёда. – А коли убиет – ну и пущай, – он махнул рукой. – Хоть раз вниманием своим осчастливит. Только, князь, можно одну просьбу.
Игорь кивнул.
– Прошу, отмени прение, пусть забава будет ради занимательности.
Князь с ответом не спешил – задумчиво молчал.
– Считаешь, княже, что имеет силу прение-то ваше? – склонившись к Игорю, тихо, но так, чтобы стоявшие рядом явно расслышали, спросил Асмуд. – Стязалися ведь на других условиях.
– Разве я тебя спрашивал? Миротворец, леший тебя забери, – также тихо ответил князь и, возвысив голос, добавил. – В связи с изменением словоположения, прение наше упраздняю. Пусть забава забавой и останется. Согласен, Яромир?
– Ещё спрашиваешь. Конечно, согласен, – проворчал воевода.
– Ну что ж, на том и порешили. А ты, храбрец, ступай, занимай глумилище.
Борщ развернулся и последовал к тому месту, где из земли торчала сулица, с надетым на неё горшком.
– Княже, – негромко обратился к Игорю Некрас. – Дозволь, проводить парня до места и поддержать, чтобы ножки у смельчака, не ровен час, не подкосились, али сбежать не задумал, – Некрас вновь рвался услужить.
– Дозволяю, – согласился князь.
Некрас догнал Борща и грубо ухватил его за руку повыше локтя. Так они и остановились, ожидая Ольгиного выстрела.
Ольга вынула стрелу, наложила её, взялась за тетиву и прицелилась.
– Давай уже стреляй, – нетерпеливо крикнул кто-то из княжеских гридней.
– Под руку не говори, – вступился гридень из Яромировой дружины.
Однако Ольга, казалось, отстранилась от всего происходящего вокруг – не спеша натянула тетиву, глубоко вздохнула и отпустила стрелу.
И стрела нашла свою цель. Недвижим остался стоять Борщ, и горшок на его голове остался бы цел, если бы его дрогнувшие пальцы не разомкнулись и не выронили целище. Горшок ударился оземь и разлетелся на черепки – видно попал на камень. А крик боли всё же раздался, даже не крик, а самый настоящий рёв – то был Некрас. Он упал на колени и, ухватившись за пораненное запястье, – стрела прошла его насквозь – пытался унять хлещущую из него кровь.
Мгновение все ошеломленно молчали. Лишь Ольга резко развернулась к князю, и княжеские гридни ринулись к ней, намереваясь схватить девушку за руки, – предотвратить какие-либо ещё дерзкие действия с её стороны. Однако Ольга никаких действий свершать более не собиралась – решительно бросила лук себе под ноги и выжидающе смотрела на князя. Теперь уж настал черёд князя от гнева побледнеть.
– Как ты посмела?– голос князя прозвучал звериным рыком.
– Не серчай, княже, прости, коли обидела, но ты сам говорил, что умения моего не знаешь. Смог ты воочию убедиться – неумёха я стрелять. И при первой нашей встрече ни за что бы в тебя не попала – истинно бахвалилась, – скромно проговорила она, но голос её звенел волнением, а глаза смотрели на князя с неприкрытым вызовом.
Князь молчал, рассматривая её, и, конечно же, видел и притворную её скромность, и вызов во взгляде, но слова его не были нарушены – значит наказывать девицу не за что – при всём честном народе призналась в своей неумелости. Но и отпускать просто так нельзя.
– Если велишь князь, то я и полечить твоего гридня могу – травы приложить, что кровь унимают, затянуть руку тугой повязкой – это я всё умею, – простодушно предложила Ольга, но в глазах у самой любопытство – как же князь себя поведёт.
Тут уж князь не удержался – расхохотался.
– Помогите пораненному, – отсмеявшись, велел он своим гридням и, обращаясь к Ольге, добавил. – Нет уж, красавица, благодарствую, если ты такая же способная лекарка, как и меткий стрелок – пожалуй, ещё моего гридня до смерти залечишь.
Из толпы раздался ответный смех. Напряженная обстановка вновь изменялась на весёлую – про раненого Некраса никто не вспоминал – сам напросился.
– Верно всё прикинула, девица, обижаться мне не на что, – голос князя вновь стал скучающим. – И прение между нами сам упразднил. Посему иди на все четыре стороны. А мечом да луком раз уж не умеешь – не размахивай – да и не девичьего ума это дело. Лучше уж пляши, пеки пироги да басни слушать учись – вот это девке поболе пригодится, – небрежно бросил он напоследок, развернулся, кликнул давешнюю девицу и удалился.
III. Невеста
На утро следующего дня, не спозаранку, но ещё задолго до полудня, покуда сельчане только продирали глаза после вчерашнего веселья – Томилино семейство уже вновь было в заботах. Беспокойная Голуба, а с ней Первушины родители и сестра отправились в избу к молодожёнам – помочь новоиспеченной семье в обустройстве быта и приготовить яства для второго дня свадебного торжества, на который соберутся только близкие родичи. Остальные девицы Томилиного дома и три челядинки с ними, высыпав во двор, приводили в порядок после вчерашнего пира посуду и разную утварь. Девки-чернавки, в наполненном до краёв водой с мыльным раствором, чане мыли горшки да кружки, Леля ополаскивала их чистой водицей, Ива вытирала рушником и раскладывала в сундуки или отставляла в сторону, чтобы потом убрать в поставцы или отнести в гридницу. Ольга, сидя на корточках, чистила песком медные блюда и мисочки. Томила тоже не бездельничал – что-то чинил-подлаживал в выкаченной во двор телеге – готовился везти волхва восвояси. Волхв, выглядевший нынче не грозным служителем богов, а добродушным седым и ветхим дедушкой сидел на завалинке, сложив руки на посохе, и благостно щурился на ласковое осеннее солнышко – млел. Кроме обитателей Томилиного дома и волхва на дворе расположился ещё и десяток гридней Яромировой дружины. После Ольгиных лучных упражнений, поспешил Яромир на всякий случай отправить своих лучших гридней двор Томилин блюсти, вместе с ними была отправлена домой и сама виновница происшествия. Двум десяткам местной дружины, гулявшим на свадьбе, Яромир велел вернуться в сторожевую избу, третий, и так был в дозоре и потому в празднестве не участвовал – Яромир – какие бы дела вокруг ни творились – никогда не позволял оставить дозор. Сам Яромир, дождавшись возвращения Малины и Первуши и ещё раз поздравив молодожёнов, покинул празднество, не забыв прихватить с собой личную охрану, и отправился ночевать в избу местной жительницы – Липушки – пышнотелой вдовы тридцати восьми лет отроду. Яромир частенько у неё гостевал, приезжая в Выбуты, и помог ей устроить даже что-то вроде постоялого двора.
Нынешним утром никто на Томилином дворе и не вспоминал вчерашний праздник, не пересуживали и давешние волнительные события – словно и не было ничего – мешало и присутствие Ольги, ставшей едва ли не первейшей особой празднества, да и вообще рот открывать лишний раз лень было. Работали, молча, неспешно, девки-чернавки пытались затянуть песню, но всякий раз обрывали, начиная зевать. Гридни рассыпались по Томилиному двору: двое, негромко переговариваясь, сидели у калитки, один поглаживал пса Дружка, ещё двое – самых молодых и резвых – крутились возле челядинок, подносили им посуду, притаскивали воду, пытались шутить – девки в ответ улыбались натужно, вяло, остальные гридни или слонялись без дела или сидели, прислонившись к забору, попивая холодный квас. Даже домашняя живность, казалось, чувствовала людской настрой – пес Дружок, лежал с полуприкрытыми глазами, положив морду на вытянутые передние лапы, негромко квохтали куры и не гоготали, а переговаривались гуси на своей, огороженной части двора, а красавиц и задира петух, сидя на ограде, обводил сердитым взглядом двор, оглядывал курятник, изредка поднимая нахохленную голову, и тут же прятал её под крыло.