Омар Хайям. Гений, поэт, ученый
Шрифт:
– Палаточнику? Ай! – Нищий застонал, словно разрезанный по живому. Если бы он только знал! Он мог бы получить от Омара вдвое больше, если бы только пригрозил ему рассказать его секрет. Ах, если бы он только знал!
Весь тот день Омар ходил сам не свой. Наполовину ослепший, наполовину оглохший, безразличный ко всему, кроме смятенных чувств, охвативших его. Каким-то образом он добрался до нужной ему улицы и фонтана и до дома. Незнакомый мужчина дяди Ясми вошел в знакомую лавку. Пожилой отец Ясми, пошатываясь, бродил там же, бледный как тень.
– Ты сумасшедший, – возмутился дядя Ясми, – если приходишь говорить о том, что
За ширмой раздался гневный женский голос:
– Пускай поостережется! У этого вора стыда нет! Во имя Аллаха, где это слыхано, чтобы вор осмеливался вернуться на место преступления, да еще чего-то требовать? Схватите и побейте его! О гриф! О сын сожженного отца!
Но мужчины дома проявили благоразумие и не решились поднять руку на Палаточника, который был вне себя от горя и гнева.
Женские голоса продолжали вопить без удержу, пока Омар не повернулся и не побежал, лишь бы не слышать их крики, раздававшиеся словно удары хлыстом. Прошло несколько часов, прежде чем он хоть немного успокоился. Тогда он уже нашел Тутуша в лавке, в которой продавались драгоценные камни. Тутуш сидел и рассматривал бирюзу. Отрывочными фразами Омар поведал ему обо всем случившемся, и начальник шпионов внимательно и сосредоточенно слушал его, притворяясь, будто изучает камни в своей руке.
Слушая юношу, он мысленно все взвешивал. Если бы девушка была простой певицей или рабыней, он бы приложил все усилия, дабы отыскать и вернуть ее Омару.
Но она вошла в гарем мусульманина, она стала собственностью своего мужа, а Тутуш не сомневался, как ревностно относится Низам к соблюдению законов мусульман, которые нельзя нарушать столь явно. По мусульманским законам женщины спрятаны за занавесками, и так тому и быть. Кроме того, Ясми завлекла Омара в сети безрассудной страсти, а Тутушу совсем не надобно было, чтобы его протеже находился под влиянием одной женщины.
Уж лучше пусть будет несколько женщин. В этом случае спокойнее и безопаснее. И даже предпочтительнее, ведь их можно использовать в качестве источника информации и для оказания давления. Но одна женщина… да в особенности такая молоденькая и влюбленная всем сердцем, а он подозревал, что Ясми именно таковой и является… может оказаться ему, Тутушу, опасной.
Таким образом, твердо решив не вмешиваться, Тутуш изобразил ужас и притворное сочувствие:
– Увы! Жаль, что так получилось. Ну почему ты не пришел ко мне раньше… Ведь, пойми, свадьба со свидетелями совсем как стальная цепь. Кто посмеет разорвать ее? Дай мне все обдумать, и тогда я посмотрю…
– Но вы же можете отыскать ее. Конечно же вы сумеете отыскать ее. Я бы мог посвататься к ней уже в следующем месяце. Она… она так боялась.
Тутуш кивал и качал головой, цокал языком и вздыхал:
– Неслыханно. Никто не может избежать своей судьбы!
– Узнайте, где она сейчас. Ах, если бы я только знал!
– Не волнуйся, я сразу же займусь этим. Сегодня ночью я пошлю своих людей в караван-сараи у базара. Завтра же они скажут, где ее можно найти. Ну а пока оставайся со мной.
Когда на следующий день агенты Тутуша объявились, они заверили Омара, что торговца тканями Абу'л Заида из Мешхеда больше нет в Нишапуре.
Взяв с собой свою новую жену и немного слуг, он покинул город, но, направился ли он на восток, запад, север или юг, они
Тутуш надеялся, Омар смирится с этими новостями. Но он ошибался. Палаточник отправился на базар в своей старой коричневой накидке из верблюжьей шерсти. Его видели разговаривающим с погонщиками верблюдов во всех караван-сараях. А затем он исчез, да так основательно, что даже шпионы Тутуша не могли отыскать его след, хотя и старались значительно усерднее, нежели тогда, когда искали Абу'л Заида.
Омар странствовал вместе с погонщиками верблюдов. Еще до рассвета он обрывал свой тревожный сон и без устали рыскал между палатками, заглядывая во все гостиницы, где собирались купцы, пока верблюдов вьючили и они, опустившись на колени, мычали. Он спрашивал всех подряд, не слышал ли кто новостей об Абу'л Заиде, торговце тканями из Мешхеда. И спешил дальше, покрытый пылью, оглушенный криками, продолжая задавать свои вопросы.
Гонимый лихорадкой, снедавшей его душу, более страшной, нежели лихорадка, которая охватывает лишь тело, он обшарил все места отдыха караванщиков и купцов в Мешхеде и даже великую святыню – усыпальницу имама, куда стремились все паломники.
Долго просидел он под колоннами Себсевара и в караван-сарае Бустана. Однажды проследил какого-то Абу'л Заида до самых северных гор, но там этот человек оказался всего лишь продавцом ковриков с бухарского рынка.
Саднящая боль во всем теле не давала ему спать. Он чувствовал себя лучше, когда спешил куда-то рядом с растянувшимися длинными гружеными караванами верблюдов. Ясми страдает. Возможно, от лихорадочного жара выступает испарина, и ее темные волосы слипаются прядями. Ее продали как рабыню, как рабыню ее увезли. Они били ее и кричали на нее. А теперь она где-то среди этой вечно двигающейся толчеи на дорогах.
Недели проходили за неделями, кратковременная влага весны сменилась на равнине иссушающим зноем. Прожаренная на солнце глина стала жесткой как железо, и везде, кроме берегов ручьев, зеленые ростки побурели.
В этой всеобщей агонии Палаточнику казалось кощунственным наступать на последние цветы у кромки воды. Жасмин и лилии в его душе связывались только с Ясми и влажной от росы молодой травой на берегу реки Нишапур.
– Истинно, – сказал дервиш, – вот он, страдающий за Аллаха.
Усиливавшийся зной и накопившаяся усталость от бесконечных странствий вызвали лихорадку, которая свалила Омара. Две недели лежал он, обессиленный, ничком, пока боль не покинула его тело, и он поднялся, едва держась на ногах, слишком слабый, чтобы продолжать свой путь. Один добрейший мешхединец предложил отвезти его на спине своего осла домой.
После перенесенной лихорадки Омар пришел в себя и теперь, когда голова стала соображать яснее, понял, как бессмысленно было метаться в своих поисках от одного места к другому. Ему следовало действовать иначе, и теперь ему казалось, он просто пытался убежать от собственных душевных терзаний. Несомненно, за это время хоть какая-то весточка от Ясми могла бы добраться до башни или шпионы Тутуша принесли бы ему известие. Он поступил безрассудно, покинув дом. Но еще какое-то время он чувствовал себя слишком больным, чтобы отправляться в обратный путь.