Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги
Шрифт:
— Я не имею отношения к убийствам, но почти хочу, чтобы было по-другому.
— Что это значит?
Он сел напротив меня, положив руки на стол.
— Я признаю, что купил этот нож. Но не намерен признаваться в этом более ни перед кем. Боткина можно заставить изменить показания.
— Каким образом?
— Его лавка не приносит ему никакого дохода. Я знаю это точно. Мой отец держал такую же в южном Бостоне. Я могу дать Боткину достаточно денег, чтобы он убрался в Мексику.
Я был
— Лучше забудьте о том, что вы придумали, мистер Хиллман. Это та самая дорожка, о которой я вам только что говорил. В конце концов вы утонете.
— Я уже утонул, — сказал он ровным, бесцветным голосом.
Он опустил голову на руки, и волосы его рассыпались по столу, как большой срезанный белый сноп. На затылке я рассмотрел круглую лысину, которую он обычно прятал.
— Что вы сделали с ножом? — спросил я. — Вы отдали его Дику Леандро?
— Нет. — Опершись руками о стол, он выпрямился. На полированной поверхности остались следы его грязных ладоней. — Но хотел бы, чтобы это было так.
— Том? Вы отдали нож Тому?
Он застонал:
— Я не только отдал нож Тому. Я еще говорил Боткину, что покупаю это изделие в подарок своему сыну. Бастиан, должно быть, не придал этому особого значения. Но он докопается.
— Бастиан докопается, — сказал я. — Но из этого еще не следует, что Том воспользовался ножом против своей матери и отца. Уж мать-то убивать у него наверняка не было причины.
— Ему не нужны рациональные мотивы. Вы не знаете Тома.
— Вы уже говорили мне об этом. И в то же время отказываетесь рассказать мне все до конца. И не приводите никаких пояснений вашим словам.
— Это почти жуткая картина.
— Вечером вы что-то сказали о покушении на человеческую жизнь.
— Это вырвалось у меня случайно. Я не хотел бы говорить об этом.
— Кто на кого покушался? И почему?
— Том угрожал Эллен револьвером. Это было совсем не мальчишество.
— Это и есть тот воскресный утренний эпизод, который вы так скрывали?
Он кивнул.
— Я думаю, этот случай совершенно лишил его разума. Когда я приехал домой после визита к судье, Эллен находилась у него в комнате. Он держал револьвер возле ее головы. Вот здесь… — Хиллман указал пальцем на висок, — а она стояла на коленях, взывая к его милосердию. Буквально умоляя его. Я не знаю, почему он отдал мне револьвер. Я почти был уверен, что он нажмет на крючок.
Я почувствовал, как у меня на затылке взмокли волосы. Картина и в самом деле страшная, более того — классическая. Шизофреник в роли убийцы.
—
— Ни слова. Он отдал мне его совсем спокойно. Действовал как автомат, по-видимому не понимая, что он сделал или что собирался сделать.
— Он говорил что-нибудь вашей жене?
— Да. Он сказал, что убьет ее, если она не оставит его в покое. Она просто вошла в комнату, чтобы предложить ему поесть, и тут он совершенно взбесился.
— У него в голове было много всякого, — сказал я, — и должно было быть после той ночи. Он мне кое-что об этом рассказывал. Пожалуй, это оказалась самая критическая ночь в его жизни. Он первый раз встретил своего настоящего отца. (Хиллман поморщился.) Отца, который, быть может, разбил вдребезги его представления о нем. Можно сказать, что он затерялся между двумя мирами, и он готов был обвинить вас и вашу жену, что вы не подготовили его. И надо признать, эти обвинения небезосновательны. Вы не имели права скрывать от него правду, нравится она вам или нет. И теперь, когда правда ему открылась, он не смог воспринять ее во всем объеме. Он ведь не случайно перевернулся в машине тем утром.
— Вы хотите сказать, что он пытался покончить жизнь самоубийством?
— Да, он сделал такую попытку. Думаю, это был больше чем сигнал, что его жизнь вышла из-под контроля. Он не смог выпустить из рук руля и потому не пострадал. Никто не пострадал и в инциденте с револьвером.
— Вы восприняли это совершенно серьезно. А он был болезненно серьезен.
— Может быть. Но я не пытаюсь ничего сбросить со счетов. Вы разговаривали об этом с психиатром?
— Нет, не разговаривал. Существуют вещи, которые нельзя выносить за пределы семьи.
— Это зависит от семьи.
— Послушайте, — сказал Хиллман, — я боялся, что его не примут в школу, если узнают, что он был такой необузданный.
— А если бы и не приняли — что в этом ужасного?
— Я должен был как-то реагировать. Я и сейчас не знаю, как поступить с ним.
Он опустил свою всклокоченную голову.
— Вам нужны более квалифицированные советы, чем мои, — психиатра и юриста.
— Вы считаете, что он убил тех двоих?
— Совершенно необязательно. Почему вы не попросили доктора Вайнтрауба порекомендовать вам кого-нибудь?
Хиллман поднялся.
— Эту старую бабу?
— Я думал, что он ваш давний товарищ и кое-что понимает в психологии-.
— Я полагаю, что у Элиа ничтожные знания. — В голосе Хиллмана послышалось презрение. — У него было нервное потрясение после Мидуэя, и мы вынужденно отправили его на родину для поправки здоровья, в то время как гибли люди. В то время как гибли люди, — повторил он и погрузился в молчание.