Омут. Оборотная сторона доллара. Черные деньги
Шрифт:
— Ты возил ее к отелю «Барселона», Дик? — спросил я.
— Да, сэр. — Он стоял, высоко подняв одно плечо и наклонив голову к другому, будто собирался что-то писать. — Но я понятия не имел, что у нее в голове. Я и сейчас не знаю.
— Кое-что ты, наверное, знаешь. Иначе к чему вся эта таинственность?
— Она сказала, что я должен взять на время машину, что они позвонили и требуют еще денег, а шкипера сейчас нет, так что деньги придется отвезти нам. Мы должны держать все в тайне от полиции, а после она сказала, что я не должен вообще никому ничего рассказывать.
— И ты поверил тому, что она сказала?
— К-к-конечно.
— Когда ты начал сомневаться?
— Ну, я никак не мог понять, где она держала всю наличность. Она говорила, что в своей корзинке, она несла с собой большую корзинку для вязанья, но не похоже было, чтобы там лежали деньги. Я не видел никаких денег.
— А что ты видел?
— Я вообще ничего не видел. — Волосы упали ему на лоб и лезли в глаза. — То есть я хочу сказать, что видел этого человека, этого челов-в-века, когда он вышел из гостиницы, потом они обошли ее, исчезли из виду, и я услышал крик.
Он держал себя рукой за горло.
— Что ты сделал?
— Я остался в машине. Она велела мне, чтобы я оставался в машине. Когда она вернулась, то сказала, что это кричала птица.
— И ты поверил ей?
— Я не очень разбираюсь в птицах, ведь правда, шкипер?
Вдруг с порога комнаты раздался пронзительный голос Эллен:
— Так о чем все-таки ты разговариваешь с этими мужчинами?
Я направился к ней.
— О вас. И о птице, которую вы слышали вчера вечером в саду около гостиницы. Что же это была за птица?
Рука ее взлетела вверх и прижалась к губам.
— Она, по-моему, походила на человека. Не очень приятного, но все-таки человека, — предположил я.
Она дышала с трудом, хватая открытым ртом воздух.
— Он был подонком или дьяволом!
— Потому что он хотел денег?
— Это должно было продолжаться и продолжаться. Я… мне пришлось покончить с ним. — Она вся дрожала, но громадным усилием воли ей удалось заставить себя успокоиться. — Кстати, о деньгах. Я могу позаботиться и о вас. Я уверена, что полиция поняла бы меня, поскольку совершенно не надо связывать меня с этим… этим… — Она никак не могла подобрать слова. — Я могу позаботиться и о вас и о Дике.
— Сколько вы обещаете?
Она взглянула на меня с таким превосходством, на которое люди получают право только при соответствующем происхождении.
— Пройдемте в гостиную, — сказала она, — там все и обсудим.
Мы все трое последовали за ней в комнату, она села на диванчик, а мы встали вокруг нее. Хиллман с любопытством поглядывал на меня. Он был тих, задумчив и мягок, словно из него вынули стержень, но чувствовалось, что в голове у него продолжала тикать счетная машинка. У Дика Леандро в глазах появились признаки жизни. Возможно, он все еще воображал, что где-то, как-то, когда-то, но деньги Хиллмана все же не проплывут мимо него.
— Так сколько? — спросил я ее.
— Двадцать пять тысяч, — сказала она.
— Это лучше, чем нож между ребер. Вы имеете в виду двадцать пять тысяч всего или двадцать пять тысяч за каждое убийство?
— За каждое убийство? Как вас понимать?
— Их было два, совершенных одним и тем же ножом и почти наверняка одним и тем же человеком. Вами.
Жестом молоденькой испуганной актриски она отвела голову от моего указующего перста. Молоденькая актриска исполняла роль женщины в возрасте, с лицом, покрытым тонкими морщинками, и белыми прекрасными светлыми волосами, но уже потерявшими свой прежний блеск.
— Тогда пятьдесят тысяч, — сказала актриска.
— Он играет с тобой, — оборвал Хиллман. — Ты не сможешь его купить.
Она повернулась к нему:
— Мой покойный отец однажды сказал мне, что я смогу купить любого, любого и каждого. Я доказала это, купив тебя. — В голосе ее слышалось явное отвращение. — К сожалению, ты оказался плохой покупкой.
— Ты не купила меня. Тебе почти не пришлось пользоваться моими услугами.
Они с ненавистью смотрели друг другу прямо в глаза.
— Ты вынудил ее всучить мне ее незаконного ребенка?
— Я хотел сына. Но я не ожидал такого оборота событий. Так получилось.
— Так получилось, потому что ты так захотел. У тебя хватило наглости принести ее ребенка ко мне в дом, заставить выкормить и вырастить его и назвать своим. Как ты мог жить среди такой страшной фальши?
— Не стоит говорить о фальши. Нам, видимо, лучше не касаться этого вопроса.
— Жеребец, — сказала она. — Развратник.
В соседней комнате послышалось какое-то движение. Вглядевшись в темноту, я рассмотрел Тома, сидевшего на вертящемся стуле рядом с фортепиано. Закрывать дверь было поздно: он наверняка уже все слышал.
Хиллман проговорил с удивительным спокойствием:
— Я никогда не понимал твоего пуританского образа мыслей, Эллен. Ты все время думала, что самая безобидная шутка в постели — это смертный грех, более тяжкий, чем убийство. Господи, я вспоминаю нашу первую брачную ночь. Тебе, должно быть, казалось, что я убиваю тебя.
— Было бы лучше, если бы ты действительно меня убил.
— Я тоже почти хочу этого. Ты убила Кэрол, это правда, Элли?
— Конечно. Это я убила ее. Она позвонила мне в понедельник утром, после того как ты ушел. Том дал ей телефон. Я подняла трубку в его комнате, и она мне все выложила. Она сказала, что разгадала планы своего мужа и боится, что он будет жестоко обращаться с Томом, потому что Том — не его сын. Я уверена — это был только благопристойный предлог, чтобы всадить в меня нож.