Омут
Шрифт:
Кажется, за неделю до рождества он получил письмо от Барановского.
«Пишу с дороги. Кругом меня все серо, с потолка висят ноги, руки… Лежат на полу, в проходах. Эти люди ломали нашу старинную мебель, рвали книги, рубили наш парк и саженные мамой розы, сожгли дом моих предков. Это полузвери или еще хуже зверей. Отец скончался у меня на руках. Я еду на Дон. Только оттуда может быть спасена Россия. На Дону Корнилов. Обливаясь кровью, пойдем мы за ним до конца. Предстоит священная война. Приезжайте, я верю в вас и жду. Но, если
Они выехали на третий день рождества. Муравьев и еще шесть офицеров. С солдатскими документами, в солдатских шинелях, с солдатскими вещмешками.
На пути, который показался бесконечным, — непрерывно облавы, проверки, обыски. Особенно по ночам.
— Документы предъявите! У кого есть оружие — сдать!
Юрий, закрыв глаза, притворяется спящим, беззвучно шепчет молитву.
— Чей мешок?
Он не отвечает.
Кто-то с винтовкой трясет за плечо.
— Твой, товарищ? Развяжи.
Юрий «просыпается», развязывает.
— А документы есть?
— Есть.
— Ну, ладно.
Еще раз обошлось.
Линию, разделяющую противоборствующие силы, проехали без помех. Фронта еще не было.
В Ростове сначала все показалось иным, как пробуждение после дурного сна.
По главной улице, Садовой, шагает отряд людей в погонах. Поют не лихо, но стройно:
Там, где волны Аракса шумят, Там посты дружно в ряд По дорожке стоят. Сторонись ты дорожки той, Пеший, конный не пройдет живой!Но это лишь первое, обманчивое впечатление. Ясность внес Барановский. Обняв Юрия, сказал:
— Как вы вовремя. Еще несколько дней, и могли бы не поспеть.
— Неужели так плохо?
— Город обречен. Красные охватывают полукольцом.
— А мы?
— Я только что с позиций. Удержать нет сил.
— Что же с нами будет?
— Сейчас в штаб.
Штаб Добровольческой армии в особняке знаменитейшего на юге миллионера Парамонова.
По залу с колоннами, где недавно еще танцевали, нервно шагает вперед и назад худой генерал Марков.
В приемной Корнилова застыл неподвижно конвойный текинец. Кабинет маленький — письменный стол и два кресла.
Корнилов в штатском потертом костюме, черном в полоску, в брюках, заправленных в солдатские сапоги, бледный, короткие волосы с сильной проседью. С Барановским здоровается за руку.
— Рассказывайте, подполковник.
Барановский докладывает подробно, не забыв упомянуть, что видел трупы убитых офицеров, погруженные на открытые платформы, под дождем с мокрым снегом.
У Корнилова, подавленно слушавшего доклад, блеснули маленькие черные глаза.
— На платформах? В такую погоду?
Остальное он знал и сам.
У Юрия спросил коротко:
— Хотите быть с нами? В такой час?
— Так точно, ваше высокопревосходительство!
— Спасибо.
Когда вышли, Барановский сжал ему руки:
— Поздравляю. Теперь вы корниловец!
Так позвал он Юрия зимой семнадцатого, и тот пошел. Сначала буквально пешим строем.
Через несколько дней вечером, когда замерли улицы, офицерские отряды, оставляя город, двинулись в поход, который позже окрестили ледяным. Уходили тайно, запрещено было отбивать ногу, разговаривать.
Вдруг из темной подворотни чей-то голос окликнул проходящих:
— Это кто идет?
В ответ согласно приказу полное молчание.
Спросивший понял его по-своему.
— Заждались вас, товарищи!
Сбился с ноги идущий рядом с Юрием штабс-капитан Воронцов. Скрипнул зубами в ярости. Но шаг выправил. Еще вчера за крик на улице «пришел вам конец, буржуи!» какого-то плохо одетого человека расстреляли на месте, даже имени не спросили, но сегодня приказ молчать. И молча во главе походной колонны с вещмешком за плечами шагает Корнилов…
Шли почти раздавленные, но верили: идут путем славным, пусть даже на Голгофу, за поруганную Россию. Потом годы кровопролитной войны, временные, опьяняющие успехи и горькое похмелье, и главный итог — Россия выбрала другой путь, они не нужны. Не зря крикнул тогда неведомый человек: «Заждались вас, товарищи!» Юрий эти слова навсегда запомнил, но принять никогда не мог. Даже сейчас. Но куда зовет его сейчас Барановский?..
— …Я очень рад, что вы без промедления откликнулись на мою просьбу зайти.
— Как же я мог поступить иначе? Ведь мы согласились, что находимся по одну сторону баррикад.
— Это главное, — поднялся Барановский. — Не нужно путать разногласия и принципы.
— Мой принцип — неприятие большевизма. Я не верю в его вечность.
— Принципы у нас общие. Однако слово «вечность» звучит грустно.
— Вы сами говорили о длительной борьбе.
— Да. О борьбе. Я много думаю о силах, которые свергнут это чудовище. И чем больше думаю, тем ближе подхожу к выводу, что в подобной борьбе главное — результат. Теперь мне кажется, мы были слишком щепетильны, пренебрегая некоторыми потенциальными союзниками. Сейчас меня не смутил бы союз с самим князем тьмы.
— Когда-то, Алексей Александрович, вы сказали, что бог отступился от России. А что, если и сатана?..
— Есть еще мелкие черти, — заметила Софи, сидевшая в стороне на стуле очень прямо, подобравшись и сжав колени.
— Где они?
— Например, ваш друг Техник.
— Соня! — остановил Барановский. — Поручик считает Техника народным вожаком.
— А господин подполковник брезгует такими союзниками.
— Я вынужден извиниться, Юрий. Во время нашего разговора я должен был прежде всего выяснить ваши нынешние взгляды…