Омут
Шрифт:
В служебном кабинете его ждал Шумов.
Кладя фуражку на шкаф, Третьяков прежде всего спросил:
— Ну, что доктора?
— Разрыв сердца.
— Надо ж. Что теперь?
— Лучше бы этот человек остался в живых.
— Открыл Америку. Ты мне вот что скажи. Как, по-твоему, Техник себя теперь поведет?
— А он узнает?
— Наверняка. Самойлович оповестит. И содержание письма доложит. Он же, как Моисей. Всех одним хлебом накормить хочет. И ублажить. Если не нас, так Техника.
— А если его изолировать?
— Тогда
— По логике, он должен отказаться от нападения на «Пролетарий».
— По логике…
Третьяков подошел к окну, открыл одну раму. Где-то недалеко прогорланил петух.
— Живут же люди. Курей водят. Яички у них на завтрак свеженькие…
— Но может и не отказаться.
— Почему?
— То есть лично, конечно, не пойдет, а вот бандой рискнуть может.
— Это ты, брат, утешаешься.
— Считаете, что Волков наши планы сорвал?
— Не Волков. Обстоятельства сложились. А Волков как раз немало для нас полезного написал. Давай-ка раскинем, что мы узнали. Существует подполковник, скорее всего руководитель организации, которую мы ищем. Волков был в его подчинении. Он же задумал план «изъятия ценностей», который изложил в письменном виде и вручил подполковнику. Подполковник к реализации плана по каким-то соображениям подключил Техника. Чувствуешь смычку? Но такая смычка щепетильному Волкову пришлась не по душе. Он намеревался покончить с собой, но господь поторопился и призвал его на несколько минут раньше. Из-за этой спешки мы и не имеем адреса на конверте…
— Могли и письма не иметь, — резонно заметил Шумов.
— Тоже верно. Не будем бога гневить, хоть мы его и отменили. Письмо дает нам много. Адреса, правда, нет, зато приятельница твоя есть, а вернее, неприятельница. Она на адресата и выведет. Так что считай, наш план уже наполовину сработал. Если даже они теперь не клюнут на пароход, мы их истинную цель знаем.
— Ценности?
— Конечно.
— А вы понимаете, что это за ценности?
— Тут двух мнений быть не может. Он пишет про конфискованные у буржуазии драгоценности, которые хранятся в банке.
— И предлагает напасть на банк?
— Из текста так получается… Ты что головой качаешь, как китаец фарфоровый?
— Представил себе банк.
— И что же тебе воображение подсказало? — поинтересовался Третьяков.
— Это же крепость.
Третьяков потер лоб.
— Я и сам сразу об этом подумал. Знаешь, какие там стены? А подвалы? Буржуи строили на совесть.
— Еще бы. Капитал защищали.
— А мы, думаешь, пролетарское достояние плохо охраняем? Попробуй сунься! Туда с дивизией подходить нужно. С артиллерией, с саперами. А не Технику с его шушерой соваться. Это ж не пассажирский поезд на полустанке!
— Минутку, Иван Митрофанович. Вы сказали, с саперами?
— Подкоп, считаешь?
— А если?..
— Я о подкопе раньше всего подумал. Я ж из ссыльнокаторжных, а там народ о таких вещах много размышляет. Но под землей-то ворот нараспашку тоже нет. Там такой фундамент!.. Да и копать-то откуда? Сам смотри.
Третьяков развернул на столе план города.
— Тут площадь. Тут главная улица… Здесь советские учреждения…
— А это что? — спросил Шумов, указывая пальцем на небольшое строение рядом с банком, нанесенное на план.
— Булочная. Ты что, не видал?
— Недавно проходил. Закрыта она была. Даже окна закрыты.
А в памяти уже возникал, слышался нетвердый голос Юрия: «Булочная… Софи…»
— Разрешите мне немедленно проверить…
— Булочную?
— Да.
Третьяков присмотрелся.
— Ты, никак, встрепенулся?
— Разрешите проверить.
Шумов глянул на окно. Оно уже выделялось светлым квадратом.
— Прямо сейчас побежишь? — усмехнулся Третьяков.
— Чем раньше, тем лучше.
— Из чего исходишь?
— Сначала проверить нужно. Но не сомневаюсь: речь идет о подкопе. Судите сами! Что значит «исполненный документ»? Идея, изложенная на бумаге? Кто ж такие идеи в подполье бумаге доверит? Если и напишет, сожжет тут же. В их положении входящие — исходящие не хранят. Хранят только то, без чего обойтись невозможно.
— План?
— Но не операции, конечно, а чертеж, схема.
— И для нападения план помещений нужен.
— Для подкопа. И он в руках у Техника. И не только в руках. Там уже, наверно, работа кипит.
— Быстро у тебя воображение работает.
— Да ведь медлить нельзя. Самойлович-то о письме скажет! Нужно его взять.
Третьяков покачал головой:
— Нам они все нужны. Нельзя допустить, чтобы половина ускользнула.
— Но Самойлович…
— Не нажимай. Я так думаю: о ценностях Самойлович не скажет.
— Почему? — удивился Шумов.
— Не тот человек. Во-первых, даром подарки не раздает.
— Продаст, значит.
— Это ему продавать не только не выгодно, но и очень даже опасно. Зачем ему в такое дело встревать? Его хата тут с краю. Это во-вторых. И последнее. Самое для него сейчас лучшее, чтобы Техник вообще исчез, понимаешь?
Третьяков рассчитал верно.
Самойловичу было необходимо повидать Техника. Он был и хитер, и труслив, и осторожен, но при необходимости умел пойти и на риск. Без риска нет коммерции — эту истину он усвоил давно, а теперь речь уже не о коммерции шла, а о свободе и самой жизни. Впрочем, после смерти дочери, которая скончалась в ссылке от чахотки, ничего, кроме денег, в жизни у него не осталось. Можно даже сказать, что не деньги оставались у него и при нем, а он при деньгах. Жизнь, в сущности, была уже изжита и прожита, а он цеплялся за нее, ловчил и боролся, чтобы продлить не столько собственные дни, сколько дни своего «капитала».