Он приходит по пятницам
Шрифт:
Вероятно, уже в это время кому-то пришла в голову явно высосанная из пальца идея, что несчастья в их институте регулярно выпадают на пятницу. Надо полагать, что, поскольку замдиректора по АХЧ расшибло во вторник, и он в эту закономерность явно не вписывался, автор сей идеи исходил, главным образом, из периодичности появления трупа электрика – тот-то трехкратно выставлял себя на обозрение по пятницам, – притянув сюда и смерть Нины в очередную пятницу. Широкого распространения такое утверждение, ввиду его очевидной надуманности и шаткости, не получило, и всплеск его популярности был еще впереди. Доминировало ощущение сожаления и некоторой растерянности: образ жизнерадостной, добродушной, так и брызжущей здоровьем и жизненной энергией хохотушки Нины никак не вязался с той картинкой, которую многим пришлось увидеть собственными глазами на складе химреактивов, обыденные декорации которого тоже плохо совмещались с наличием мертвого тела. Так что, видимо, почти каждого точила неприятная мысль и ныло под сердцем: предполагаем жить, и глядь – как раз умрем… Ну или что-нибудь еще в этом духе: о краткости нашего существованья и его крайней ненадежности [15] . Правда, многие высказывались, что Нина в последние дни была сама на себя не похожа – в мрачном настроении, молчаливая и даже не улыбающаяся. Что-то ее беспокоило, угнетало, или, может быть, она
15
Тут можно было бы предположить, что на ум ниикиэмсовцам приходили скорее слова Воланда, пророчившие неожиданную смерть Берлиоза: Человек смертен, но это было бы еще полбеды. Плохо то, что он иногда внезапно смертен. Но насколько я могу вспомнить, в начале семидесятых роман Булгакова еще не пользовался такой популярностью, которую он приобрел впоследствии. Его, конечно, читали и временами цитировали, однако восхищались им в основном завзятые любители русской литературы, а широкая публика еще не взяла его на свое вооружение, и в ее культурном арсенале он в то время еще не числился.
Столь экстраординарное событие напрочь вытеснило из разговоров все предыдущие разглагольствования о «блуждающем трупе», и ничего нового по теме ведущегося расследования Мише узнать не довелось, а свою сногсшибательную новость (как сейчас бы сказали, «хит») о замках на двери черного хода, он, конечно, обнародовать не мог. Молчал, крепко сжав зубы и прикусив язык. Да и как-то поблекло это их открытие на фоне трагической смерти человека. Не «человека вообще» – как это было, например, в случае гибели Мизулина, которого Миша до той поры и знать не знал, – а знакомой, даже симпатичной, вчера еще живой, цветущей женщины. Мишу, как и большинство тех, с кем он разговаривал, сообщение о ее смерти несколько вывело из равновесия и отчасти смазало его бодрый, оптимистический настрой.
Никаких серьезных дел наш герой на этот день не планировал, и, взяв в институтской библиотеке несколько ждущих его внимания реферативных журналов, он просидел эти несколько часов за своим рабочим столом, усердно перенося заинтересовавшие его данные на уже распространившиеся тогда особые карточки, имевшие по краям двойные ряды перфорации, дающие возможность их сортировки с помощью обычных вязальных спиц (правда, сам он этой возможностью не пользовался и не знал никого, кто бы это реально делал). Всё это было бы в порядке вещей, но главная проблема, мучившая Мишу, оставалась не решенной. Накануне, при поспешном расставании, и пребывая в состоянии некоторой эйфории от только что совершенного открытия, наши Холмс и Ватсон забыли договориться о следующей встрече, и теперь Миша не знал, как ему связаться со своим соратником (куда ему звонить, он не знал, – тоже их недосмотр) и стоит ли ему в шесть часов идти к Косте домой. К счастью, второй участник сыщицкого тандема тоже обеспокоился отсутствием связи между ними и в начале пятого сам посетил их триста семнадцатую комнату. Заглянув в дверь, Костя поздоровался с теми, кто был внутри, – кивнул и Мише, как уже знакомому человеку (конспиратор, что тут скажешь), – и осведомился, нет ли у них начальника отдела снабжения? – Мне сказали, что он в вашу лабораторию пошел, – пояснил он свой вопрос. Получив отрицательный ответ и заверение, что снабженец здесь и не появлялся, Костя исчез, а Миша, выйдя через пару минут в коридор, увидел поджидавшего его Холмса на лестничной площадке.
– Спускайся в туалет – я сейчас подойду, – выдал Костя сквозь зубы, стараясь всем видом дать понять, что задерживаться около него Мише не следует, и на этом их разговор и закончился.
Продолжился он лишь после того, как спустившийся на первый этаж Миша дождался в туалете (там, по счастью, в этот момент никого не было) появившегося вскоре приятеля.
– Здорово. – Не стал терять драгоценного времени Костя. – Тут такое дело…
На всякий случай он открыл в умывальнике воду и вытащил из кармана расческу, после чего продолжил:
– Дознание по поводу смерти этой вашей кладовщицы – знаешь ведь об этом? – поручили мне. Присоединили, так сказать, к мизулинскому делу. Само по себе это даже неплохо – неудобно, когда в одном месте работают две разные группы, – натыкаться друг на друга приходится. Но хлопот, конечно, прибавится. Я уже заглядывал в экспертизу – медики предполагают отравление. Что-то им там не понравилось: у рвотных масс какой-то цвет не такой (ее вырвало перед смертью), еще какие-то признаки… Вскрытие они обещали сегодня же сделать, чтобы не тянуть с похоронами, но анализы будут готовы не раньше понедельника. Если выяснится, что здесь самоубийство, то, понятно, дел мне заметно прибавится. Ну да как-нибудь справлюсь, вот и стажера загружу по полной… Но сегодня нам встречаться нет смысла – я и не знаю еще, когда дома появлюсь. А вот завтра… Давай, приходи пораньше: часам к двум – к трем. Сможешь? Тогда и поговорим как следует. Надо нам дальнейший план обсудить. Идет?
На том и порешили.
***
До того момента, когда в субботу в начале третьего он оказался на пороге Костиной квартиры, Миша успел на сто ладов обмозговать всю имеющуюся у него к тому времени информацию и построить кучу разнообразных гипотез, не исключая и тех, в которых смерть кладовщицы и так, и сяк связывалась с убийством Мизулина. О сути своих домыслов, соображений и вытекающих отсюда умозаключений он в своем рассказе распространяться не стал, пренебрежительно охарактеризовав их как завиральные и сославшись на то, что он их толком уже и не помнит. Однако он прямо заявил, что появился у Кости весь переполненный различными идеями, и беда была не в том, что они были сумасбродными – тогда они казались ему вовсе не такими уж неправдоподобными, – а в том, что каждое предположение тянуло в какую-то свою сторону, и нашему Ватсону (вовсе не собиравшемуся отдавать всю инициативу самозванному Холмсу) никак не удавалось сложить их в целостную и непротиворечивую конструкцию.
Рассказчик не забыл подчеркнуть и тот факт, что в своих построениях он явно пытался притянуть внезапную смерть Нины к предшествующим событиям, и, обсудив этот ход его мыслей, мы с ним пришли к совместному выводу, что такое направление его домыслов обусловлено, в конечном итоге, чтением детективов. Наверное, в реальной жизни гораздо проще и разумней предполагать, что в обстоятельствах, аналогичных тому, что происходило в НИИКИЭМСе,
Конечно, выстраивая свои гипотезы, Миша вовсе не пытался сочинить пригодный для детектива сюжет. Однако мы (и сам Миша, и я, да, пожалуй, и читающий эти строки) имеем дело – почти исключительно – лишь с теми преступлениями, о которыми мы читаем в детективах. В нашей обыденной жизни они – слава богу! – достаточно редки, тем более такие ужасные, как предумышленное убийство. И понятно, что, столкнувшись с чем-то подобным в жизни, Миша невольно продолжал мыслить и рассуждать в привычной для него (да и для всякого обывателя, далекого от криминальной изнанки жизни) – детективной по сути – системе координат. Не удивительно, что он – не осознавая этого – пытался вписать всякое из ряда вон выходящее событие в общий сюжет, центром которого было убийство несчастного электрика [16] . Но, как мы увидим чуть позднее, к подобному ходу мыслей склонился и Костя, который, казалось бы, должен был мыслить более прагматично и приземленно – в духе своей профессии. Ведь даже в детективах полицейские (а к ним вполне можно приравнять и наших милиционеров) следуют простейшим и не требующим ни малейшего воображения умозаключениям [17] . Конечно, в детективах их узкие и сугубо тривиальные предположения заводят в тупик, но в реальной-то жизни, похоже, именно такая примитивная логика и оправдывается в большинстве случаев.
16
Тем, кому эпитет «несчастный» покажется неуместным в данной ситуации – ведь, надо полагать, погибший, свернув на кривую дорожку, в значительной мере сам был виноват в случившемся – я могу только сказать, что, какова бы ни была его вина, вряд ли расплата за содеянное вполне ей соответствует, так что он вовсе не заслуживает простого человеческого сочувствия. То, что мы о нем узнали, не дает оснований считать его таким уж выродком или утерявшим всякую человечность монстром, по отношению к которому было бы справедливо сказать: Собаке – собачья и смерть! Судя по всему, это был слабый, запутавшийся в жизни человек, шаг за шагом скатившийся к своему печальному финалу.
17
Не могу справиться с соблазном привести одну запомнившуюся с молодости цитату из «Записок о Шерлоке Холмсе» – очень уж она здесь к месту:
«– В жизни не встречал более запутанной истории. Не найти никаких концов. Сегодня я возился с ней весь день. [слова Лестрейда].
– И, по-видимому, она вас порядочно промочила, – сказал Холмс, дотрагиваясь до рукава гороховой куртки.
– Да, я обшаривал дно Серпантайна [пруд в Гайд-Парке, в Лондоне].
– Что? Зачем это вам понадобилось?
– Чтобы найти тело леди Сент-Саймон.
Шерлок Холмс откинулся на спинку кресла и весело расхохотался.
…Лестрейд бросил сердитый взгляд на моего друга.
– Как видно, вы уже разобрались в этом деле? – насмешливо спросил он.
– Мне только что рассказали о нем, но мое мнение уже сложилось.
– Неужели! Так вы считаете, что Серпантайн не играет тут никакой роли?
– Полагаю, что никакой.
– В таком случае, я очень прошу вас объяснить мне, каким образом мы могли найти в нем вот это.
Он открыл саквояж и выбросил на пол шелковое подвенечное платье, пару белых атласных башмачков и веночек с вуалью — все это грязное и совершенно мокрое.
– Извольте! – сказал Лестрейд, кладя на эту кучу новенькое обручальное кольцо. – Раскусите-ка этот орешек, мистер Холмс!
– Вот оно что! – сказал Холмс, выпуская сизые кольца дыма. – И все эти вещи вы выудили в пруду?
– Нет. Они плавали у самого берега, их нашел сторож парка. Родственники леди Сент-Саймон опознали и платье и все остальное. По-моему, если там была одежда, то где-нибудь поблизости найдется и тело.
– Если исходить из этой остроумной теории, тело каждого человека должно быть найдено рядом с его платяным шкафом».
Рассказ «Знатный холостяк» в переводе Д.Лившица (Конан Дойл А. Записки о Шерлоке Холмсе. М., 1956, с. 213-214).
Почему-то в последующих перепечатках ехидная шутка Холмса исчезла из текста этого перевода, хотя в английском оригинале она имеется.
Свое длительное обсуждение накопившейся к этому моменту информации соратники по сыску начали с результатов обследования черного хода. И это вполне понятно. (На столе, конечно, моментально появился традиционный чай с сушками и овсяным печеньем, купленным Мишей по пути. От предложения сварить пельмени гость отказался, но впоследствии и они дождались своей очереди). Высказываясь по поводу позавчерашнего успеха их расследования, Ватсон не скупился на выражение своего восхищения проницательностью Холмса. И даже через десять лет после этого, описывая мне давний разговор, он продолжал удивляться тому, как наглядно продемонстрировал его компаньон свой талант следователя. Мне ведь и в голову не приходило, что там можно что-то важное найти, – говорил он не без некоторой зависти, но честно отдавая должное заслугам приятеля. Костя, по его словам, хоть и не отвергал лавровый венок победителя и, вероятно, даже гордился тем впечатлением, которое он произвел на своего Ватсона, тем не менее, не соглашался с тем, что полученный эффектный результат можно объяснить его проницательностью.
– Я вовсе не предполагал ничего подобного тому, что там оказалось, – втолковывал герой дня Мише. – Я надо сказать вообще ничего не предполагал. И рассуждал очень просто: мы видим, что никакого разумного способа проникнуть в здание у преступников не было – все возможные пути перекрыты. Но ведь они как-то проникали внутрь и так же спокойно выходили наружу. Значит какой-то вход-выход есть. Как там Шерлок Холмс говорил: если отброшены все невозможные варианты, то остается единственный – и он верен, каким бы невероятным он ни казался. Значит надо искать этот невидимый нам вход-выход. А где ж его искать, кроме как со стороны черной лестницы. А уж что мы там нашли, мне и в голову прийти не могло. Тем более, что это найденное окажется таким простым.