Он приходит по пятницам

Слободской Николай

Так вот. Кому-то из осведомленных о Нининых экспериментах над собой пришло в голову, что главной причиной ее ничем не предвещаемого конца могла стать передозировка указанного препарата. Она, дескать, по ошибке выпила слишком большую его дозу, а отсюда и столь печальный результат. Однако Мише такое объяснение показалось умозрительным и вряд ли имеющим какую-то связь с действительностью. Чтобы отравиться, нужно было принять во много раз больше этой гадости, чем принимают во время курса похудания (впоследствии Миша подробно разобрался во всех этих вопросах: дозах, симптомах, степени риска для здоровья и тому подобном). С чего бы взрослая разумная женщина так ошиблась? Что у нее совсем ум за разум зашел? Глупости всё это – так наш Ватсон подытожил свою оценку данного слуха. Надо сказать, что к аналогичному выводу пришло и ниикиэмсовское общественное мнение, охарактеризовавшее эту гипотезу, как неправдоподобную выдумку тех, кто не имеет элементарного понятия об отравлениях и о том, как они происходят. Если же, исходя из рассказанного, предполагать, что Нина использовала заведомо опасный препарат для намеренного самоубийства, то и в этом случае концы с концами сходились чрезвычайно плохо. С чего бы ей могло прийти в голову взять именно этот вид яда, ведь у нее

было из чего выбрать. В любой момент на складе находилась целая батарея банок с различными ядами, в числе которых были и часто применяемые в химических экспериментах производные барбитуровой кислоты – то есть классические снотворные средства, несомненно, занимающие первое место в мире по частоте их использования самоубийцами. Чего же проще и лучше? Выпил – тихо и мирно уснул: ни боли, ни прочих нежелательных последствий. Нет – не вяжутся эти домыслы с реальностью. И хотя Миша намеревался рассказать о них своему Холмсу, сам он не придал им большого значения.

Теперь, я думаю, подошло время вернуться немного назад и продолжить отчет о тех дебатах, которые наши сыщики вели в субботу. Так будет понятнее, почему Миша, который обычно легко воспламенялся при возможности пофонтанировать безумными идеями [20] и смелыми гипотезами, относился к собственным соображениям и предположениям по поводу смерти Нины не то чтобы скептически – ведь рассуждали они, вроде бы, вполне здраво и логично, – но всё же как-то уныло и без особой уверенности.

20

Это, приписываемое Нильсу Бору, ходячее выражение было в те давние годы в большой чести и повторялось в сотнях журнальных статеек, в которых описывались увлекательная жизнь и свершения ядерных физиков, кибернетиков и прочих счастливцев, находившихся на переднем крае науки.

Обсудив со всех сторон версию о связи кладовщицы с преступниками, которых можно было подозревать и в ее отравлении, – версию, во всем сыщиков устраивающую и внутренне непротиворечивую, но не имеющую ни малейшего фактического подтверждения, – приятели перешли к альтернативной гипотезе. Оная заключалась в предположении, что связь между Мизулиным и Ниной возникла не вследствие их совместного участия в чьих-то темных махинациях, а была непосредственной и имела под собой амурную, скажем так, почву. Идея эта пришла Мише в голову днем раньше, и он с нетерпением ожидал, когда он сможет изложить ее своему партнеру.

Радикально переворачивая взгляд на всю ситуацию, эта гипотеза обладала несомненными достоинствами, поначалу совершенно очаровавшими нашего Ватсона. Главное: она позволяла избавиться от постулирования неких – никому не ведомых – преступников, неизвестно зачем старавшихся проникнуть в их заштатный НИИКИЭМС. Ведь именно в бессмысленности такого поведения профессиональных бандитов и состояла чуть ли не главная странность и непонятность этого дела. Нечего им было тут делать! Теперь – после успеха их исследовательской экспедиции к двери черного хода – стало ясно, что озадачивавшая всех феноменальная способность преступников проникать в институт через все решетки и запоры и столь же фантастически исчезать в кратчайший срок с места происшествия не требовала никаких криминальных талантов. Обнаруженное сыщиками простейшее приспособление могло быть оборудовано любым человеком, имеющим привычку работать руками. И не только квалифицированному электрослесарю Мизулину это было раз плюнуть, но и сам Миша брался выполнить такую несложную работу за какие-нибудь полчаса-час. А после такой переделки запоров любой, имевший ключ от наружного замка, мог безо всякого труда проходить туда и обратно через «наглухо запертые двери». Основной довод в пользу существования шайки ловких ворюг, таким образом, исчез, и, повернув ход расследования в другую сторону, можно было надеяться на избавление от головной боли в отношении их загадочной преступной деятельности.

Предположим, фантазировал Миша, между двумя – близкими по возрасту и уже ранее знакомыми – людьми возникают некие пылкие чувства, перерастающие в тесную интимную связь, которую приходится тщательно скрывать от окружающих, – Нина замужем и пока еще вовсе не собирается резко менять свою жизнь. Перед любовниками встает вопрос о месте встреч, поскольку встречаться у Нины, когда муж уходит на дежурство, слишком рискованно, а избрать местом свиданий комнату Саши она считает тоже неудовлетворительным решением. Во-первых, кругом всегда есть люди – и еще неизвестно, с кем можно случайно столкнуться на улице или в подъезде, – а во-вторых, слишком далеко – оттуда до шести утра и не уедешь. Естественная в таких условиях мысль: воспользоваться хорошо знакомым им обоим зданием института. Огромное пустое весь вечер и всю ночь помещение. Вероятность встретить кого-то знакомого – практически нулевая. Никого ведь – кроме вахтера – почти никогда нет. Здание в центре. И вполне приемлемые бытовые удобства: вовсе не обязательно ориентироваться только на склад – в приемной, например, роскошный диван [21] , тепло, чисто. Чего еще желать? После небольшой переделки Мизулиным входной двери (вероятно, не без помощи Нины, незаметно позаимствовавшей с вахты ключ от внутреннего замка) и несложного подбора требуемых ключей (а любовники могли воспользоваться не только приемной, но и какой-то из лабораторий, где тоже имелись разные диваны и кушетки) любовное гнездышко можно было считать обустроенным. В течение некоторого времени между ними существовали, вероятно, идиллические отношения, в связи с чем бывший пьяница резко покончил со своим пороком и, как мы знаем из рассказа соседки, даже начал строить далеко идущие планы.

21

Об этом начальственном диване, в свое время поразившем нашего героя аккуратностью и добротностью кожаной обивки и благородным изяществом классических форм, стоит сказать пару отдельных слов. Миша был так восхищен этим – впервые в жизни попавшемся на его пути – совершенным творением мебельного искусства, что дал себе обет, что, когда он обзаведется семьей и у него появится собственная квартира, он непременно приобретет себе аналогичный диванчик – из кожи (своей личной кожи) вылезет, но добьется желаемого. Правда, в тот момент, когда он делился со мной планами тех лет – слегка посмеиваясь над своей молодой

горячностью, – его давняя мечта еще не претворилась в жизнь. Более того: с каждым годом шансы на ее осуществление всё уменьшались. И поступающие в продажу диваны становились всё примитивнее и невзрачнее, а цены на натуральную кожу поднялись на астрономическую высоту (куртку не купишь – не то что диван), и «достать» самую обыденную приличную мебель становилось всё труднее. Остается только надеяться, что произошедшие за последние годы крутые перемены в нашей жизни позволили, наконец, Мише стать обладателем настоящего дивана. И теперь он имеет возможность в любой момент расположиться на таком – достойном истинного джентльмена – ложе и раскрыть какой-нибудь детективчик, а через несколько минут после этого блаженно захрапеть. Жаль только у меня не будет возможности передать ему этот роман, родившийся на основе его рассказов, – увы, мы с ним давно расстались, он куда-то переехал, и никакой связи с ним у меня нет. Не исключаю, что он и вовсе покинул пределы нашей страны и уже там – «за бугром» – обзавелся вожделенным диванчиком. Дай ему, как говорится, Бог! Я был бы очень рад узнать о каких-то его удачах и достижениях.

Миша сознавался, что доведенная до этой черты история, которую он себе вообразил, ему, в общем и целом, нравилась. Всё очень просто, естественно, ничто не выбивается из ряда обыденных реальных историй, происходящих в нашей жизни или параллельно с ней. И при этом данное предположение решало серьезные проблемы, стоящие перед расследованием. Но… Неминуемое продолжение данной – взятой на вооружение – версии нравилось Ватсону намного меньше, так что он ожидал от Холмса строгой критики в этом пункте.

Чтобы объяснить в рамках амурной истории гибель электрика, приходилось предполагать, что между любовниками возникла жуткая ссора. Причем разразилась она внезапно и в одночасье – ведь еще вечером Мизулин отправился на очередное свидание с любимой женщиной, а к утру его хладный труп уже обнюхивала розыскная собака. Следовательно, что-то вдруг вывело женщину из себя – нечто непереносимое, бьющее в самую болезненную точку, какая-то нестерпимая обида, предательство, оскорбление, которое можно искупить только смертью… напрасно даже гадать, что это могло быть, – для этого надо изнутри прочувствовать ситуацию, о которой теперь и не у кого узнать. Мстительница благополучно избежала моментального разоблачения, никто ее не подозревал, но убийство любовника, совершенное в порыве страсти, не давало ей возможности жить по-прежнему – жизнь ее потеряла всякий смысл, и она через несколько дней – под влиянием невыносимых переживаний, а возможно, и раскаявшись в содеянном – покончила с собой. Страх оказаться в тюрьме и пройти свой крестный путь до конца оказался сильнее страха небытия.

Вот эта часть истории – начало которой вполне удовлетворяло автора гипотезы – казалась Мише какой-то нескладной и напыщенной, как будто бы сочиненной бездарным халтурщиком, сколачивающим одну за другой свои слезливые мелодрамы. Как будто из фильма «Цыган» взято, – объяснял он мне свои сомнения в правдоподобии такой версии произошедшего. Сюжетом этого фильма – я его не видел (а если и видел, то совершенно не запомнил), и потому ничего о нем сказать не могу, – рассказчик почему-то пользовался как эталоном художественной фальши и той неистребимой, пробивающейся через любые редакторские препоны, бульварщины, которая почти неизбежно служила противовесом казенной мертвечине при описании «советского человека» в многочисленных литературных поделках «соцреалистического» покроя. Что-то во всем этом было не так: натянуто, неестественно и плохо вязалось с Мишиными представлениями об окружающих людях. Хотя бы с той же Ниной, с которой он, пусть и весьма поверхностно, всё же был знаком. Конечно, в жизни всё может быть. Если какое-то событие пришло вам на ум, то – как бы глупо и несообразно оно вам ни казалось – значит, подобные события уже не раз где-то и с кем-то происходили. И не стоит слишком полагаться на наши собственные представления об окружающих всех нас так называемых нормальных людях. Все мы очень разные, и даже относительно самих себя мы вполне можем заблуждаться – то есть относительно того, как мы поведем себя в той или иной ситуации, с которой еще не сталкивались в предыдущие годы. Не стану в очередной раз повторять свое излюбленное изречение о потёмках – боюсь, читателю оно могло уже и надоесть. Надеюсь, всё здесь ясно без излишних долгих рассуждений. Примем это за аксиому: в жизни всякое бывает.

Пусть русская женщина – а Нину, по-видимому, можно было считать близкой этому архетипическому образу, – та, что коня на скаку остановит и в горящую избу войдет, неизбежно должна обладать и оборотной стороной столь сильного характера, а значит, быть способной в случае нестерпимой обиды ошарашить, не долго раздумывая, обидчика чугунной сковородкой по темечку или воткнуть ему под ребро схваченный со стола нож. И не важно, кто окажется ее обидчиком, – муж ли, любовник, а хоть бы и сам барин – когда она действует под влиянием сильного чувства, вряд ли что-то сможет ее остановить. Говорят, за это и ценятся русские женщины в всем мире.

Пусть так. И всё же была в этой мелодраматической истории бьющая в глаза нескладность, излишняя взвинченность, надуманность и необязательность, не позволяющие принять ее без возражений и с внутренней убежденностью в ее правоте. Однако – как ни изворачивайся – сомнительная, с этой точки зрения, развязка всей истории неизбежно следовала из ее начальной части, которая так соблазняла нашего героя своей ясностью, логичностью и сулила успешное разъяснение всех (или почти всех) предшествующих вопросов. Может быть, дело в том, что мы не знаем каких-то важных фактов, – продолжал Миша снова и снова прокручивать в мозгу одни и те же аргументы и контраргументы, – нам ведь практически ничего не известно об их взаимоотношениях. А узнай мы это, не исключено: все детали сложились бы в округлую и убедительную картинку. В любом случае достоинства такой версии говорили сами за себя, и было бы глупо отбрасывать ее на том лишь основании, что она – на сегодняшний день (не надо об этом забывать: именно на сегодня) – не представляется кристально ясной и завершенной. Таков был общий вывод, к которому пришел Миша перед тем, как в субботу встретился с ожидавшим его Холмсом. А потому он с понятным нетерпением готовился к моменту, когда сможет поделиться с соратником своим оригинальным взглядом на суть расследуемого дела.