Он приходит по пятницам
Шрифт:
Версию эту – о связи завскладом с бандитами – и Холмс, и Ватсон оценили после всестороннего обмусоливания, как более или менее вероятную, но – увы! – не имеющую под собой твердой почвы. Всё упиралось в тот простейший факт, что наши сыщики не обладали ни малейшей информацией о сущности предполагаемой криминальной аферы и не могли даже строить какие-то догадки на эту тему. О чем здесь могла идти речь, невозможно было понять. А без этого все их конструкции повисали в пустоте.
Что касается сочетания их первого предположения с самоубийством, они остановились опять же на выводе, что этого полностью исключить нельзя, но… То есть предполагать, что это не бандиты расправились с Ниной (достали-таки ее с той стороны, откуда она не ожидала угрозы), а она сама, не выдержав тягот преступной жизни и не видя для себя приемлемого выхода, решила покончить со всем этим и намеренно лишила себя жизни, ничто не запрещало – мало ли как может повести себя человек, попавший в такую стрессовую ситуацию! – но вероятность такого варианта развития событий наши сыщики оценили весьма скептически. Вряд ли так было – пришли они к единодушному выводу. При этом, обосновывая свой скепсис и неприятие возможности самоубийства, Костя высказал любопытное соображение, хорошо запомнившееся его соратнику. Рассказывая мне об этом, Миша в который раз восхитился Костиной прозорливостью – не завистливый он был человек, и во всех случаях он без утайки подчеркивал заслуги приятеля, не пытаясь перетянуть одеяло на себя. Редкая всё же и очень мне импонирующая черта характера. Так вот.
– Неправильная какая-то картинка получается, – заметил Костя, – не складывается. …Вот, хотя бы то, что на работе… Обычно люди дома с собой кончают. Ближе к ночи… А здесь… Вот скажи: если человек решился уже – чего ему тащиться на работу? Одеваться, собираться… Хотя… – тут Костя запнулся и взглянул на собеседника, – на складе этом полно, наверное, всякой отравы?
– Да у нас в любой лаборатории: открой шкаф с реактивами и выбирай, что тебе по вкусу, – подтвердил Миша, – что уж про склад говорить.
– Ну, ладно. Допустим. Это объяснили. Но вообще… Мотив, главным образом… Почему она так?.. Всё же люди так просто на это не решаются. Особенно люди с таким характером… Ты же сам говоришь: жизнерадостная была… сангвинического типа… Должна же она была надеяться, что как-то обойдется… Не вижу я, чтобы она чувствовала себя загнанной в угол… Хотя, чт'o мы о ней знаем? И всё равно, не вяжется всё это в ясную картинку. И ещё… Медики считают, что яд она приняла вместе с кофе – так они решили. По их данным, она незадолго до смерти пила кофе. Но чашки-то на столе не было. Ну, стакана – какая разница? (Это Костя отреагировал на реплику приятеля, заявившего, что кофейной посудой у Нины служили химические стаканы). Ты можешь себе представить, чтобы человек, намеренно выпивший яд, озаботился бы вымыть за собой посуду? Всё может быть, конечно, но странно это – чепуха какая-то. Не верится мне, что самоубийство. Прикончили ее – так я думаю.
И Миша не стал с ним спорить – он и сам думал также. (Не исключаю, что основной причиной здесь – не осознаваемой им, конечно, – было немаловажное обстоятельство: в случае убийства детектив получался намного интереснее, чем в предположении самоубийства).
Чувствую, что на этом мне стоит оборвать изложение тех предположений и версий, которые сыщики обсуждали тем давним субботним днем. Разговор у них затянулся до позднего вечера, и я не всё еще успел рассказать, но эта глава и так получилась у меня непомерно длинной. Пора, по-видимому, прерваться и сменить тему. А недосказанное я еще буду иметь возможность довести до сведения читателей несколько позже. Твердо намереваюсь это сделать и сдержу свое обещание.
Когда пришла пора прощаться, приятели условились встретиться в понедельник. Они решили вместе осмотреть склад, который неожиданно стал местом преступления. (Или всё же не преступления? В этом отношении они еще не пришли к окончательному выводу. Но я, как обещал, еще вернусь к описанию их сомнений и плохо стыкующихся друг с другом гипотез).
В прихожей, ожидая одевающегося Ватсона, Холмс-Костя ухмыльнулся и с явной иронией подытожил результаты их «рабочего совещания»:
– Ну, что? Не хило мы с тобой погадали на чайной заварке! – он помедлил секунду и добавил. – А что же нам оставалось? Ведь кофейной-то гущи нам покойница не оставила – помыла за собой стаканчик.
Глава четырнадцатая. Путь во тьму
Понедельник – день тяжелый. Этого принципа, сформулированного, явно, лицами, которые имеют обыкновение в выходные «расслабляться» и «отдыхать на всю катушку», но затем распространившего свое влияние на прочие категории трудоспособного населения, Миша придерживался достаточно устойчиво и старался не нагружать себя работой по этим дням недели. Но в тот раз он решил покончить с давно висевшей над ним задолженностью и довершить начатый в пятницу просмотр накопившихся за последний год реферативных журналов – дело нудное и утомительное, но совершенно необходимое в его работе. Решившись на этот трудовой подвиг, он уже в десять часов появился в институте, забрал с вахты ключ от комнаты – на этот раз он оказался первым – и, заскочив в библиотеку за журналами, усердно принялся за дело. Поскольку с Костей они договорились встретиться в пол-шестого на складе химреактивов, времени у него было достаточно, и он собирался потратить его с пользой – по-хорошему, надо было уже начинать подбирать литературу для обзора в будущей диссертации.
То, что он углубился в свои сложные электрохимические (или какие они там были?) проблемы, было даже неплохо. По крайней мере, эти сугубо специальные вопросы отвлекали его от непрестанного прокручивания в мозгах всё тех же идей и предположений, которые так рьяно обсуждались друзьями в субботу и которые не давали Мише покоя в течение всего последующего дня. Не то, чтобы наш Ватсон к этому моменту разочаровался в результатах предшествующей мозговой атаки, но и явственного удовлетворения от такой бесконечной умственной круговерти он уже не испытывал. Доминировало ощущение, что можно предполагать так, а можно и сяк, но и в том, и в другом случае все эти предположения не давали ясного ответа на вопрос об их дальнейших действиях. Что нужно сделать (узнать, предпринять, с кем-то поговорить), чтобы подтвердить – или опровергнуть – то или иное предположение? Да кто ж его знает! Оставалось надеяться на некий новый поворот ситуации и появление дополнительной информации.
Уповая на такой счастливый случай, Миша усердно прислушивался к разговорам сослуживцев, но ничего особенно интересного узнать ему не удалось. Большинство относящихся к делу разговоров было связано с потрясшей и опечалившей многих внезапной смертью Нины – она, как выяснилось, имела в их коллективе высокий, по нынешнему выражению, рейтинг, и многие относились к ней с определенной симпатией. Однако никаких «дружков» у нее не обнаружилось. «Подружки» были, а про «дружков» – ни сейчас, ни в обозримом прошлом – никто и не заикался. Судя по всему никого подобного и не было, а если всё же и было что-то, то это происходило за пределами института. Зацепиться в этом смысле было не за что, хотя Миша даже пускал пробный шар, спросив: А не могла ли она покончить с собой на почве несчастной любви? Но эта, казалось бы, столь близкая женскому сердцу, несмелая гипотеза была решительно отвергнута участвующей в общем разговоре лаборанткой, которая тесно общалась с «девушками» из бухгалтерии и, следовательно, должна была быть хорошо осведомлена обо всех амурных историях, имеющих хотя бы какое-то отношение к их институту. Обсуждался также вопрос о похоронах, которые, вроде бы, назначены на среду. При этом говорили, что основные хлопоты взял на себя муж Нины и его автобаза, где он был кем-то вроде начальника смены (небольшой, но всё же начальник). Так что от НИИКИЭМСа требовалось лишь позаботиться о выделении материальной помощи и организовать посадку людей в подаваемые автобусы, чтобы все желающие могли поехать на кладбище и в последний раз проститься со своей бывшей коллегой. Ну, конечно, венки, цветы и прочие мелкие хлопоты. Всё это было, как обычно бывает при таких обстоятельствах, и никакого значения для их расследования иметь не могло.
Единственное, что до какой-то степени могло представлять интерес для сыщиков, – однако, даже здесь речь шла, по мнению Миши, скорее всего о ерунде, не имеющей отношения к делу, – это разговоры о том, что Нина за несколько месяцев до того принимала некий препарат, который при регулярном приеме быстро снижает вес, но в случае злоупотребления и превышения определенной дозы может сильно навредить здоровью. Как мне было рассказано, препарат этот давно известен, и еще до войны был популярен в Америке, как средство для похудания. Но потом от его применения отказались из-за его некоторых негативных свойств, хотя кое-кто – главным образом, культуристы [19] – временами его использовал (сегодня его место заняли аналогичные препараты, рекламируемые как «сжигатели жира»). Вещество это простое, дешевое, относительно легко доставаемое, и покойная вполне могла раздобыть его в нужных количествах, не выходя из своего склада. Миша просветил меня относительно его химического названия, но я не стану сообщать его читателям – не хочу ввязываться в обсуждение темы, о которой имею весьма смутное представление. Пусть те, кому это интересно, сами разбираются. На свой, так сказать, страх и риск.
19
Поясню на всякий случай это слово, сегодня уже, по-моему, практически вышедшее из употребления. В нынешние времена таких парней, физическими упражнениями наращивающих свою мышечную массу, называют обычно «качками». Но тут есть и некоторый нюанс: качок стремится накачать мышцы, чтобы иметь гарантированную возможность в любой момент набить кому угодно морду, в то время как культуристы напирали, главным образом, на красоту атлетически сложенного мужского тела и даже проводили какие-то смотры и состязания (вроде собачьих выставок), на которых демонстрировали свой великолепный экстерьер друг другу и всем пришлым зрителям. Хотя, конечно, кто его знает, чем они на самом деле руководствовались, выбирая себе такое хобби. Давно всё это было.
Информация исходила от достаточно близких приятельниц кладовщицы, по словам которых, Нина очень беспокоилась по поводу своей склонности к полноте и чрезмерного аппетита, не позволявшего ей поддерживать свой вес в пределах желаемой нормы – она действительно обладала приятной округлостью форм, которые, вероятно, привлекали дополнительное мужское внимание, но в то же время грозили с возрастом обратиться – без должного контроля со стороны их обладательницы – в свою противоположность, производя отталкивающее впечатление и похоронив любые надежды на внешнюю привлекательность. До времен, когда в качестве «топ-моделей» и эталонов женской красоты усиленно навязываются недоразвитые девочки, чей вид невольно вызывает из памяти жуткие фотографии, сделанные при освобождении немецких концлагерей, было еще далеко, но угроза избыточного веса уже, видимо, осознавалась многими женщинами, и Нина, по чьему-то совету, пыталась противостоять ей с помощью доступных и не требующих исключительной силы воли средств. Эффект такой химиотерапии, видимо, расценивался ею как удовлетворительный, так что она даже рекомендовала своим конфиденткам столь простой и чудодейственный способ быстро похудеть, не отказывая себе ни в булочках с повидлом, ни в жареной картошке. Правда, никто из рассказчиц не сознавался, что последовал ее рекомендациям, да и с какой стати они стали бы кому попало об этом рассказывать?