Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)
Шрифт:
Ницше одним из таких аттракторов является сверхчеловек – перспектива, создаваемая в качестве точки схождения многообразных, расходящихся способов бытия человека, но не предшествующее этим способам субстанциальное единство. У Спинозы и Лейбница множественность и гетерогенность есть следствие существования высшего порядка (в некотором смысле – побочное). У Ницше высший порядок – следствие самоорганизации хаоса трансгрессии, следствие во многом конвенциональное и фиктивное, перспективное по своей природе. У Спинозы и Лейбница «всякое было» (alles «Es war») уже преобразовано в божественной метаперспективе. У Ницше такое преобразование есть только задача, которую еще следует осуществить (и постоянно осуществлять) в процессе творческого ориентирования в мире (воле к власти).
Мы, однако, не стремимся здесь указать на преимущества Ницше по сравнению со Спинозой и Лейбницем. Ницше мыслил в онтологии совершено другого типа, нежели философы XVII столетия. Философские учения Спинозы и Лейбница представляют одну из наиболее ярких попыток осмыслить многообразие и гетерогенность существования в рамках онтологии метафизического типа. Как справедливо отмечает Ж. Делёз, характеризуя Лейбница: «И выходит, что ни одна другая философия не заходила так далеко ни в утверждении одного и того же мира, ни в бесконечности различий и многообразия этого мира».1 Подобное включение различия и многообразия в сферу интегральной онтологии можно рассматривать как свидетельство кризиса трансценденции: полагание высшего единства без множества, единства как простого отрицания множества становится все более проблематичным. Философия столкнулась с трансгрессией, и первым ответом на это столкновение стали учения Спинозы и Лейбница. Спиноза умирает в 1677 году, Лейбниц – в 1716-ом. В 1724 году рождается И. Кант. В его учении будет осуществлен проект сохранения и преобразования онтологии интегрального типа и метафизики в условиях все более разрастающегося кризиса перспективы трансценденции. Рассмотрению этого пункта посвящен следующий параграф.
3. Кризис трансценденции и метафизика границы в учении И. Канта [121]
Кантовская философия знаменует глубочайший кризис метафизики: «наивное», «догматическое» полагание трансцендентного центра мироздания становится все более проблематичным. До радикального жеста позитивизма, отрицающего трансценденцию, еще далеко, но уже сейчас данная бытийно-смысловая перспектива нивелируется в юмовском скептицизме и локковском сенсуализме. В этом ракурсе учение Канта выступает не столько как критика метафизики, сколько как попытка спасти трансценденцию и сохранить метафизику – плод более чем тысячелетней работы философов, а также богословов и религиозных пророков. Но полное сохранение метафизики уже невозможно: слишком многое было подвергнуто критике, пробуждение от догматического сна подготавливалось до кантовского критицизма. В данной ситуации Кант действует вполне в духе гегелевского Aufhebung: устраняет то, что не способно к дальнейшему развитию, и сохраняет то, что составляет сущность и истину предыдущей ступени. В чем же заключается эта подлежащая сохранению истина «наивной» метафизики по Канту? Она состоит не в таких абсолютных субстанциях-ноуменах, как Бог или душа, – эти трансцендентальные означаемые у Канта становятся предельно проблематичными, хотя и не устраняются из сферы философии полностью. Истина метафизики в полагании границы, очерчивающей и замыкающей метафизический дискурс. Раскрытию и обоснованию этого тезиса посвящен настоящий параграф.
121
Первая редакция параграфа опубликована: Фаритов В. Т. Границы чувственно воспринимаемого мира и трансгрессия в учении И. Канта // Вестник Томского государственного университета, 2012. – № 362. – С. 34–40.
У Канта речь идет о границах человеческого познания во всех его трех фундаментальных отделах: в чувственном созерцании, рассудке и разуме. Все эти три способности имеют свои специфические границы, которые и становятся предметом детального анализа в трех кантовских Критиках. Однако границы познавательных способностей не определены раз и навсегда, поскольку отношения между ними варьируются в зависимости от того, какая из способностей выходит на передний план. [122] Одновременно с этим у Канта говорится и о границах человеческой субъективности как таковой, взятой в ее фундаментальной конечности. [123] Сама конечность человека – особая граница, накладывающая отпечаток на все его способности и на все его существование в целом. Это граница человеческого бытия, за пределами которой для него не существует ничего позитивного. Будучи конечным, т. е. ограниченным, человек не имеет возможности выйти за пределы этих границ. Однако он постоянно обнаруживает склонность к такому преодолению собственных границ, причем во всех своих способностях (в каждой – по-разному). Именно эта граница – в предельно широком смысле – выступает условием метафизики. И именно эта граница является главным предметом исследования кантовской философии.
122
См. в этом плане интерпретацию кантовской философии как учения о способностях в работе: Делёз Ж. Критическая философия Канта: учение о способностях / Ж. Делёз // Эмпиризм и субъективность: опыт о человеческой природе по Юму. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза. – М.: ПЕР СЭ, 2001. – С. 145–229.
123
См. в этой связи: Хайдеггер М. Кант и проблема метафизики / М. Хайдеггер. – М.: Логос, 1997. – 180 с.
Кант начинает свое исследование проблем метафизики с выявления границ теоретического познания – познания, основанного на применении рассудка к чувственным созерцаниям и дающего представление о предметах человеческого опыта или о чувственно воспринимаемом мире.
В «Критике чистого разума» есть один фрагмент, в котором Кант оставляет строгий понятийный язык и обращается к образам и метафорам: «Мы теперь не только прошли всю страну чистого рассудка (das Land des reinen Verstandes) и внимательно рассмотрели каждую часть ее, но также измерили ее и определили в ней место каждой вещи. Но эта страна оказалась островом, самой природой заключенным в неизменные границы. (Dieses Land aber ist eine Insel, und durch die Natur selbst in unver"anderliche Grenzen eingeschlossen). Она есть страна истины (интригующее название), окруженная обширным и бушующим океаном, этим местоположением иллюзий, где туманы и льды, готовые вот-вот растаять, кажутся новыми странами и, постоянно обманывая пустыми надеждами мореплавателя, жаждущего открытий, втягивают его в авантюры, от которых он никогда уже не может отказаться, но которые он тем не менее никак не может довести до конца. (Es ist das Land der Wahrheit (ein reizender Name), umgeben von einem weiten und st"urmischen Ozeane, dem eigentlichen Sitze des Scheins, wo manche Nebelbank, und manches bald wegschmelzende Eis neue L"ander l"ugt, und, indem es den auf Entdeckungen herumschw"armenden Seefahrer unaufh"orlich mit leeren Hoffnungen t"auscht, ihn in Abenteuer verflechtet, von denen er niemals ablassen und sie doch auch niemals zu Ende bringen kann). Прежде чем отважиться пуститься в это море (Ehe wir uns aber auf dieses Meer wagen), чтобы исследовать его по всем широтам и достоверно узнать, можно ли тут питать какие-нибудь надежды, полезно еще раз взглянуть на карту страны, которую мы собираемся покинуть, и, во-первых, задать вопрос, не удовольствоваться ли тем, что в ней есть, или в силу необходимости удовольствоваться ею, раз уж нигде, кроме нее, нет почвы, на которой мы могли бы обосноваться (wenn es sonst "uberall keinen Boden gibt, auf dem wir uns anbauen k"onnten)». [124]
124
Кант И. Критика чистого разума: в 2 ч. 4.1 / И. Кант // Сочинения на немецком и русском языках. Т. 2. – М.: Наука, 2006. – С. 390–393.
Этот полупоэтический отрывок, по стилю больше напоминающий Ницше, нежели Канта, имеет принципиальное значение. Здесь мы обнаруживаем не только своеобразное лирическое и одновременно ироническое прощание с догматической метафизикой, но и радикальное переосмысление метафизики в целом, открывающее пути современной неклассической философии. В качестве царства истины (das Land der Wahrheit) теперь рассматривается не высший сверхчувственный мир, но сфера нашего опыта, относящаяся к чувственно воспринимаемому миру. Только в применении к данным чувственных созерцаний категорий рассудка мы получаем истинное познание и никак иначе. Однако эта сфера есть лишь остров (eine Insel), окруженный бушующим океаном.
Данный фрагмент заставляет вспомнить платоновскую притчу о пещере. Там человеческое существование и сознание было заключено в царство мрака и теней, в то время как мир истины находился по ту сторону пещеры, в царстве света. У Канта осуществляется инверсия: страна истины заключена в границах, по ту сторону которых расположена область иллюзий.
Граница между сверхчувственным и чувственно воспринимаемым миром в философии была установлена задолго до Канта – с момента зарождения метафизики. Кант проецирует эту границу на сферу познания и налагает запрет на ее преступание. Здесь мы имеем дело именно с запретом, поскольку возможность перехода через границу всегда остается открытой, более того, такая возможность принадлежит к склонности человеческого разума (о чем говорится и в приведенном выше отрывке). Изначально метафизика основывалась на возможности подобного перехода (трансценденции), античная и средневековая философия постоянно его осуществляли. В кантовском учении такой переход объявляется незаконным, несанкционированным и относится к области фантазий, иллюзий, которые отныне не могут характеризоваться как познание. Этот запрет на трансценденцию требует более детального анализа.
В цитируемом выше фрагменте Кант отмечает, что кроме сферы, доступной нашему познанию с помощью категорий рассудка, у нас нет никакой почвы (Boden), на которой мы могли бы обосноваться. Это означает, что за пределами опыта для нас не существует никаких предметов и все надежды найти их там тщетны. Следует иметь в виду, что для Канта речь идет не только (и не столько) о познании предметов, но об их бытии, а точнее – о доступности нам предметов в их существовании. Чувственное созерцание и категории рассудка, их синтезы представляют собой определенный способ данности предмета человеку. Реальность, в которой находит самого себя и доступное ему сущее человек, есть, по Канту, предметная реальность, т. е. сфера устойчивых себетождественных, определенных предметов, которые только в качестве таковых доступны человеку в его бытии. Такая реальность не есть вещь в себе, но лишь способ раскрытия реальности человеку в его представлении и посредством представления. Речь, таким образом, идет не просто о реальности как таковой, но о специфически человеческой реальности – реальности, как она дана (представлена) человеку. Такая реальность в понимании Канта конституируется сознанием, что, при этом, не означает, что она лишь вымысел, продукт воображения. Хотя и имеется в виду реальность для человека, отсюда не следует, что эта реальность создана человеком, его сознанием. Напротив, она именно противостоит человеку и сознанию как нечто, от него отличное. Сознание здесь – не источник бытия, не высшее сущее, становящееся на место Бога-Творца. Сознание – бытийная сфера, обеспечивающая возможность единства и тождественности данных на основе созерцаний представлений: «В самом деле, многообразные представления, данные в некотором созерцании, вместе взятые, не были бы моими представлениями, если бы они не принадлежали все вместе одному самосознанию». [125] Сознание – сфера себетождественности и определенности, а субъект – полюс, коррелятивный себетождественной и определенной предметности в представлении.
125
Кант И. Критика чистого разума: в 2 ч. 4.1 / И. Кант // Сочинения на немецком и русском языках. Т. 2. – М.: Наука, 2006. – С. 203.
Таким образом, все предметы, которые мы познаем в науках, есть результат конституирующей деятельности сознания, которое порождает определенный дискурс – дискурс предметности, эмпирического существования вещей и человека, дискурс Природы. То, что Кант выделяет еще и другой дискурс, будет показано ниже. Пока речь идет только об одном дискурсе явлений. Данный дискурс нельзя охарактеризовать лишь как субъективный продукт нашего сознания, поскольку Кант настаивает на существовании вещей в себе, от нашего сознания не зависимых. Но поскольку вещи в себе для нас не представляют собой никакого позитивного и доступного предмета, мы можем утверждать, что весь феноменальный мир есть конструкт сознания, дискурс, т. е. нечто, раскрывающееся нам лишь в определенной бытийно-смысловой перспективе. Вне этой перспективы (которая возникает лишь на пересечении вещей в себе и сознания и не имеет места ни в одной из названных областей по отдельности), вне этого дискурса, феноменального мира не существует. Границы данного дискурса представляют собой границы эмпирической реальности, границы феноменального мира.
Теперь становится понятно, о какой почве (Boden) говорит Кант в конце рассматриваемого нами фрагмента из «Критики чистого разума». Имеется в виду человеческая реальность как область устойчивых и себетождественных предметов, или реальность конечного человеческого представления. Такой дискурс можно также охарактеризовать как дискурс представления (Vorstellung). Предметность и субъективность составляют противоположные полюса этого дискурса, а сознание, или представление, – его сферу. Организованная во времени и пространстве и посредством рассудочных категорий реальность представляет собой, по Канту, коррелятивную человеку, взятому в его конечности, бытийную сферу. Это, по существу, единственная позитивная сфера бытия человека – сфера налично-данного, присутствующего. Все, что за пределами этой сферы – по отношению к человеку и в его бытии – только негативно.