Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)
Шрифт:
В «Критике чистого разума» и «Критике практического разума» исследуются два различных дискурса или, если использовать более традиционный онтологический язык, два различных среза (способа) бытия, которые условно могут быть обозначены как Природа и Свобода. В первой Критике рассматривается природная реальность, которая раскрывается как соответствующая конечному бытию человека бытийная область. Это предметная реальность или реальность представления (Vorstellung). Она же – чувственно воспринимаемый мир (Sinnenwelt). Во второй Критике Кант обращается к царству Сознания, Разума, Духа, Свободы, образующему сверхчувственный умопостигаемый мир. Эта бытийная область конституируется на границе посредством Идей, обращенных одновременно к чувственному и к потустороннему мирам, точнее, к чистой форме потустороннего без позитивного содержания. Однако заслуга Канта не столько в тщательном анализе этих дискурсов, сколько в выявлении точек их взаимопересечения, особых зон, в которых оба дискурса сходятся, накладываются друг на друга, проходят сквозь друг друга. Более того, Кант показал, что оба дискурса могут существовать только в подобном взаимопересечении, что именно оно выступает условием их бытия, именно в нем обе бытийные сферы образуются, реализуются. Первый дискурс представлен уходящим в бесконечность рядом обусловленного, который находит свою границу только в выходящем за его пределы и в нем не представляемом безусловном. Собственно, это основной вывод «Критики чистого разума»: феноменальный мир упирается в границы сверхчувственного, за пределом которых для него есть только пустое место (ein leerer Raum). Если теперь сменить перспективу (встать на позиции другого дискурса), то мы вместе с Кантом обнаружим, что налично-данная предметная реальность пересекается потусторонним: в ряду обусловленного обнаруживается парадоксальная зона спонтанного самопорождения, самоначинания, отрицающая этот ряд, но при этом не уничтожающая его. Предметная реальность оказывается просветленной реальностью непредметной, ускользающей от любой фиксации, от приведения к себетождественности. С другой стороны, непредметная реальность могла проявиться только на почве предметной, только проходя сквозь ее сферу и превращая ее в область симулякров. Без предметной (природной, феноменальной) сферы потустороннее оставалось бы только чистым Ничто и никогда не получило бы возможности реализации (пусть и лишь негативной). В качестве точки схождения обоих дискурсов и порождаемых ими перспектив у Канта выступает человек как сущее, принадлежащее сразу обеим сторонам границы.
Таким образом, наложив запрет на преступание (трансценденцию) границы, Кант открыл возможность для ее трансгрессии и сам осуществил эту возможность, продемонстрировав подвижность, смещаемость и взаимопроницаемость границ разных бытийных сфер. Однако эта по существу уже неметафизическая тенденция у Канта представлена лишь имплицитно. Эксплицитно же Кант стремится удержаться в горизонте трансценденции вопреки всему и сохранить метафизическую форму даже после исчезновения того, что выступало ее содержанием. Поэтому кантовская философия и приходит к выводу, что потустороннее суть Ничто, пустое место. В позитивизме это Ничто будет отброшено, а в экзистенциализме станет определяющим понятием (мы уже ссылались на Ж. П. Сартра).
Чтобы подтвердить и уточнить уже сделанные выводы, обратимся к рассмотрению некоторых положений «Критики способности суждения».
В третьей Критике Кант показывает, что не только категории рассудка могут выходить за сферу своего возможного применения в опыте и образовывать идеи разума, но и чувственное созерцание может само обращаться к сверхчувственному, образуя эстетические идеи. Такие идеи суть идеи разума, ставшие определенным образом наглядными, получившие выражение в чувственном созерцании, [147] возможность чего полностью отсутствует как в спекулятивном, так и в практическом применении разума. Ведь идеи разума суть понятия, которым не соответствует никакое созерцание, поскольку они обращены на потустороннее, выходящее за границы любых созерцаний. Практическая реализация этих идей не дает им никакого позитивного содержания в этом плане: свобода осуществляется лишь как отрицание данного. Однако в чувстве возвышенного перед нами открывается другая возможность: вместо того, чтобы не соотнесенные с созерцаниями категории направлять на сверхчувственное (т. е. образовывать идеи разума), можно, оставаясь в рамках чувственно воспринимаемой природной (предметной) реальности, восходить к сверхчувственному: «Возвышенное состоит только в отношении, где чувственно воспринимаемое в представлении о природе рассматривается как пригодное для возможного сверхчувственного применения его. <…> Возвышенное можно описать так: оно есть предмет (природы), представление о котором побуждает душу мыслить недосягаемость природы в качестве изображения идей». [148] Недосягаемость идей, проявляющаяся в чувстве возвышенного и в эстетических идеях, свидетельствует о том, что сверхчувственное применение чувственно воспринимаемого (предметного), как и в практическом применении идей разума, снова не приводит к позитивному наполнению идей, речь по-прежнему идет о негации чувственного, на этот раз – непосредственно в самой чувственности. Тем не менее, Кант усматривает в этом и нечто положительное: «Нечего опасаться, что чувство возвышенного потеряет от такого отвлеченного способа изображения, который становится совершенно негативным в отношении чувственного, ведь воображение, хотя за пределами чувственного оно не находит ничего такого, на чем бы оно могло удержаться, тем не менее чувствует себя безграничным именно благодаря такому устранению границ чувственности, и указанная отвлеченность есть, следовательно, такое изображение бесконечного, которое, правда, именно поэтому может быть только чисто негативным, однако расширяет душу». [149]
147
Кант И. Критика способности суждения / И. Кант // Основы метафизики нравственности. – М.: «Мысль», 1999. – С. 1177.
148
Там же. С. 1122–1123.
149
Там же. С. 1130–1131.
Если к чувственному созерцанию, расширенному до сверхчувственного, присоединить понятие (таким способом и образуются эстетические идеи), [150] то обнаружится, что оно не может быть адекватным такому созерцанию: само понятие начинает расширяться до невыразимого. Однако в данном случае имеется непосредственное созерцание, отсутствующее в идеях разума. Эстетические идеи суть негативные созерцания, поскольку они представляют невозможность позитивного изображения сверхчувственного, являются изображением отсутствия. Однако такое присутствие отсутствия в созерцании равнозначно присутствию бесконечного в конечном, безусловного в обусловленном, сверхчувственного в чувственном. Происходит совмещение чувственной и сверхчувственной сфер бытия, их взаимоналожение и взаимопросветление, их трансгрессия. Чувственный мир, просветленный сверхчувственным, не остается при этом прежним, он преобразуется – это уже другая перспектива, другой дискурс, другой план бытия: «Воображение (как продуктивна я способность познания) очень сильно в созидании как бы другой природы из материала, который ему дает действительная природа…мы хотя и получаем от природы материал, но этот материал может быть нами переработан в нечто совершенно другое, а именно в то, что превосходит природу». [151]
150
Там же. С. 1179.
151
Там же. С. 1176–1177.
Таким образом, благодаря эстетическим идеям обусловленное (предметное, чувственно воспринимаемое) не упирается в безусловное как в свой предел и тупик, но появляется возможность изображения (хотя и негативного) бесконечного в конечном. Сверхчувственное осуществляется через чувство возвышенного, через эстетические идеи в чувственно воспринимаемом мире. Тем не менее, здесь происходит нечто большее, чем простая негация чувственности, как в практическом применении разума. Практическая реализация идеи свободы обеспечивает только возможность определения воли без опоры на чувственность, без опоры на налично-данное. Обеспечивается возможность выхода из ряда обусловленного и самоопределения не на основании этого ряда. Две бытийные сферы пересекаются, проходят сквозь друг друга, но сохраняют свою автономность: человек свободен как ноумен, реализующий отрицание чувственности (становящийся ноуменом в этом отрицании), но как принадлежащий чувственному миру он подчинен всем его законам и обусловлен уходящим в бесконечность рядом условий. Трансгрессия в данном случае относительна. В свою очередь в эстетическом дискурсе происходит не пересечение, но именно наложение двух сфер: оставаясь в предметном мире, мы соотносимся с чем-то абсолютно большим. Предметный мир не отрицается, но, взяв на себя роль представителя и выразителя сверхчувственного, неизбежно терпит поражение, вскрывая свою несостоятельность в этом плане. Однако это поражение не отбрасывает нас назад к дискурсу предметности, не замыкает в нем, но делает его прозрачным. Потерпев неудачу в притязании на изображение сверхчувственного, чувственный мир обнаруживает свою собственную несамодостаточность и открывается сверхчувственному – подобно тому, как свет уличных фонарей постепенно тускнеет и становится совсем незаметным с наступлением утра.
Чувственный мир начинает выражать отсутствие первоначала (сверхчувственного), его недостижимость и невыразимость. Но поскольку само сверхчувственное в кантовской философии становится лишь пустым местом для возможных, но отсутствующих сущностей, постольку, выражая отсутствие, феноменальный мир выражает именно сверхчувственное как таковое: как то, что отсутствует в предметной сфере, как неприсутствие в присутствии, как пустое место, как Ничто этого мира. В этом пункте содержится возможность выхода за пределы метафизического способа мышления: сверхчувственное обнаруживает себя в предметной сфере, оно всегда здесь как изначальная неполнота этой сферы и как невозможность прийти к полноте путем восхождения к первоначалу, поскольку первоначала нет. Это означает, что нет и потустороннего, нет другого мира. Но есть имманентные способы бытия, перспективы и дискурсы, которые пересекаются друг с другом, накладываются друг на друга, дополняют и корректируют друг друга, вместе образуя сложный, неоднородный и многообразный план бытия.
Однако Кант продолжает держаться за метафизическую форму, несмотря на фактическое устранение метафизики в ее содержательном аспекте. Поэтому кенигсбергский философ продолжает полагать высший сверхчувственный мир в горизонте трансценденции, продолжает искать следы проявления этого мира в нашем мире. В определенной степени метафизические поиски Канта сопоставимы с центральным пунктом учения Ницше – тезисом о смерти Бога (взятым, прежде всего, в метафизическом аспекте своего содержания). [152] Ницше принимает это событие и продумывает (и переживает) его до конца. Кант не принимает, оставаясь служителем того, чего больше нет («Als Zarathustra aber allein war, sprach er also zu seinem Herzen: «Sollte es denn m"oglich sein! Dieser alte Heilige hat in seinem Walde noch Nichts davon geh"ort, dass Gott tot ist\»). [153] Трансценденция в его учении становится очищенной от всякого позитивного содержания, которое теперь относится к ведомству «догматической» и «наивной» метафизики. Область сверхчувственного превращается в нулевое означаемое, которое может проблематически («как если бы») наполняться всеми теми содержаниями, которые полагались наивной метафизикой непосредственно: Богом, душой, свободой. Но содержание трансценденции этим нисколько не спасается. Если одним из базовых положений Ф. де Соссюра является тезис о конвенциональном характере означающих, то заслугой Канта можно считать наиболее последовательное обоснование тезиса о конвенциональности трансцендентального означаемого. Необходимость трансценденции (вещей в себе, равно как и Бога, души, свободы) не есть доказательство ее существования. Хотел ли того Кант или нет, но в его учении трансценденция разоблачается в качестве лишь неотъемлемого компонента дискурсов природы и свободы. Позитивным в его философии является концепция границы: после того, как трансценденция фактически утратила свое позитивное содержание, именно данный феномен становится центральным пунктом выстраивания метафизической системы. Граница очерчивает область и пределы дискурса природы и позволяет обнаружить пути перехода к конституированию дискурсу свободы.
152
См. Хайдеггер М. Слова Ницше «Бог мертв» / М. Хайдеггер // Ницше и пустота. – М.: Алгоритм; Эксмо, 2006. – С. 9–79.
153
Nietzsche F. Also sprach Zarathustra / F. Nietzsche // Gesammelte Werke. – K"oln: Anaconda Verlag GmbH, 2012. – S. 366.
Кантовское понимание границы впоследствии нашло свое воплощение в работах К. Ясперса. В его учении тенденции философии Канта раскрылись в наиболее прозрачной и отчетливой форме – настолько, что Ясперса можно считать подлинным последователем, прежде всего, Канта, а уже потом Кьеркегора, Шеллинга и Ницше. [154] Ясперс полностью принимает тезис Канта о непознаваемости и недоступности ноуменального мира, бытия как такового, и строит на этой основе свою метафизику слияния с бытием на границе. Наше познание, ориентированное в своих рассудочных категориях лишь на конечную предметную сферу, с неизбежностью обнаруживает свою несостоятельность в постижении бытия в целом. Такое поражение разума приводит к раскрытию границы в качестве положительного феномена, что позволяет особым образом трансцендировать конечную предметность в направлении бесконечного.
154
Обстоятельство, позволившее X. Арендт назвать Ясперса «воскресшим Кантом» (См.: Гайденко П. П. Учение Канта и его экзистенциальная интерпретация // Философия Канта и современность / Под ред. Т. И. Ойзермана. – М.: Мысль, 1974. – С. 404).
Трансценденция в понимании Ясперса предполагает уже не выход за пределы границы в противолежащую область, но переход в особое состояние нахождения на самой границе. В таком экзистенциальном состоянии обнаруживается конечность и зыбкость всего предметного и, как следствие, невозможность для человека опереться на эту сферу в поисках смысла своего существования. Отсюда – необходимость соотношения с иным, с бесконечным, которое объемлет все конечное. Но такое соотношение, по Канту, рассматривающему все знание исключительно как предметное, не есть знание. Ясперс уточняет – оно не есть лишь предметное знание, но все же представляет собой знание – знание беспредметное. Философия и есть такое беспредметное знание: «Этот ход мыслей не убедителен для каждого, подобно эмпирическому и рациональному познанию конечных предметов, но убедителен для того, кто применяет его, кто, трансцендируя в нем все конечное, узнает вместе с конечным и бесконечное. Продвигаясь вдоль границы, он вынужден чувствовать границу как границу; методически он преодолевает с помощью категорий именно эти категории, в незнании он обнаруживает новый способ беспредметного знания». [155]
155
Ясперс К. Философская вера / К. Ясперс // Смысл и назначение истории. – М.: Политиздат, 1991. – С. 434.
Ясперс, таким образом, остается верен трансценденции и метафизике в кантовском варианте. Выводы, которые были получены нами в результате анализа учения Канта, вполне приложимы и к философии Ясперса. Вместе с немецким классиком он продолжает ориентироваться на сферу конечного налично-данного как на отправной пункт философствования, как на стартовую площадку для акта трансцендирования. «Объемлющее» остается чистой негативностью, с чем нам необходимо смириться в силу ограниченности наших познавательных способностей и нашей конечностью. Важным достижением в учении Ясперса следует считать перенос акцента с потустороннего на саму границу, становящуюся позитивной областью трансценденции. Но граница здесь все так же отделяет от сферы конечного сущего некое бытие как таковое или Бога – тем самым Ясперс остается в сетях метафизической игры восполнений. Предметный мир, как обладающий исчезающим наличным бытием, должен быть восполнен в своей недостаточности трансцендентной полнотой (которая, будучи лишь восполнением изначального недостатка, сама является недостаточной, что было показано уже Гегелем в его диалектической критике теории двух миров). У Ясперса, правда, потустороннее объемлющее не выступает в качестве отдельного мира в связи с переносом направленности трансценденции на границу. Результат все равно кантовский: предметный мир обнаруживает свою недостаточность и одновременно оказывается просветлен иным (объемлющим). Ясперсу удалось подойти к способу осмысления бытия из горизонта трансгрессии только в своей интерпретации учения Ницше. [156] Однако и здесь верх одержала метафизическая тенденция в кантовском стиле: ницшевский способ философствования был осужден Ясперсом как несостоятельная замена трансценденции.
156
Ясперс К. Ницше. Введение в понимание его философствования / К. Ясперс. – СПб.: «Владимир Даль», 2004. – 632 с.