Онтология трансгрессии. Г. В. Ф. Гегель и Ф. Ницше у истоков новой философской парадигмы (из истории метафизических учений)

Фаритов Вячеслав Тависович

Для Спинозы установление такой деспотической метаперспективы (гражданского состояния) есть лишь следствие неадекватности нашего познания. Существует другая метаперспектива, которая обеспечивает освобождение людей от власти аффектов, всегда влекущих их в разных направлениях и, как следствие, сталкивающих друг с другом. Это метаперспектива субстанции (Бога и Природы). Если бы наше познание было адекватным, то мы бы осознали, что «вся природа составляет один индивидуум, части которого, т. е. все тела, изменяются бесконечно многими способами без всякого изменения индивидуума в его целом» (Этика, II, Схолия к Лемме 7). [83] Применительно к праву каждого человека на утверждение своей бытийно-смысловой перспективы этот тезис получает следующий вид: «Если бы люди жили по руководству разума, то каждый обладал бы этим правом без всякого ущерба для других» (Этика, IV, Схолия 2 к 37). [84]

83

Там же. С. 259.

84

Там же. С. 406.

По этому поводу Ницше приводит следующее возражение: «Подобного разума нет, и без борьбы и страсти все станет слабым – человек и общество». [85] Разум в качестве высшей объединяющей инстанции, осуществляющей нейтрализацию различий, Ницше не признается. Спиноза остается верен своей эпохе, полагая разум как интегрирующее начало.

Вместе с тем онтология Спинозы уже не разворачивается исключительно на основе перспективы трансценденции с вертикальными иерархическими отношениями по принципу «земля-небо», но исходит из горизонтальной перспективы моря, где отдельные волны суть модусы этой единой субстанции. Достигший такого адекватного познания модус «постигает себя как интенсивную часть или степень абсолютного могущества Бога, причем все степени согласуются в Боге, и такое согласие не подразумевает никакого смешивания, ибо части являются только модальными, а могущество Бога остается субстанционально неделимым». [86] Конечный модус становится свободным через то, что он постигает себя как модус, приходит к пониманию модальности своего существования.

85

Ницше Ф. Черновики и наброски 1880–1882 гг. / Ф. Ницше // Полное собрание сочинений: В 13 томах. Т. 9. – М.: Культурная революция, 2013. – С. 479.

86

Делёз Ж. Спиноза / Ж. Делёз // Эмпиризм и субъективность: опыт человеческой природы по Юму. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза. – М.: ПЕР СЭ, 2001. – С. 409.

Исходящее из перспективы трансгрессии Делёзовское понимание бытия как «складки», «ризомы» и «плана имманенции» обнаруживает немало пересечений со спинозовской онтологией. В учениях обоих мыслителей множественность, гетерогенность и перспективность получают существенное в онтологическом плане значение, – что отличает названные концепции бытия от большинства метафизических систем. Вместе с тем, мы не можем утверждать, что, выйдя за пределы метафизического противопоставления имманентного и трансцендентного, философия Спинозы разворачивается целиком из перспективы трансгрессии. Несмотря на разоблачающую характеристику метафизических понятий как результата переступания нашей способности воображения, приводящего к формированию слившихся, лишенных всякой отчетливости образов (Этика, II, Схолия 1 к 40), Спиноза ставит во главу угла своей системы одно из самых отвлеченных метафизических понятий – понятие субстанции. И хотя субстанция мыслится у него как имманентная, по своему происхождению она остается метафизическим термином, трансцендентальным означаемым, берущим свой исток в перспективе трансценденции. Точно так же ставший имманентным Бог у Николая Кузанского сначала существовал в качестве абсолютной трансценденции (средневековый теоцентризм). Спинозовское понимание субстанции есть результат имманентизации трансцендентного. Данный процесс приводит к устранению иерархической противопоставленности двух планов бытия (метафизическая теория двух миров) и раскрытию горизонта тотальности – универсальной и всеобъемлющей бытийно-смысловой перспективы, в которой все прочие перспективы становятся «интенсивными степенями» (Ж. Делёз) или, используя гегелевский термин, моментами.

До Спинозы имманентизация трансцендентного была осуществлена Н. Кузанским и Д. Бруно, после – Г. В. Ф. Гегелем. Такая перспектива занимает промежуточное положение между трансценденцией и трансгрессией. Поскольку в тотальности преодолевается вертикаль трансценденции и устанавливается неиерархическая горизонтальная перспектива, она тяготеет к трансгрессии. Однако при этом тотальность получает приоритетное в онтологическом плане положение, превращаясь в доминирующую метаперспективу, которой так или иначе подчинено все, что есть. В этом смысле тотальность обнаруживает свое генетическое родство с трансценденцией. Отличие в том, что в трансценденции устанавливается единый фиксированный центр (подобно Солнцу на небе, льющему свой благодатный свет вниз на грешную землю и не иссякающему в своем излиянии), а в тотальности центр рассеивается, начиная присутствовать всюду. Но и будучи рассеянным, центр являет свое присутствие во всем, охватывая собой все бытийно-смысловые перспективы. Нейтрализация отдельных дискурсов здесь относительна. На это указывает Гегель, предлагая характеризовать учение Спинозы не как пантеизм, но как «акосмизм». [87] У Спинозы, согласно Гегелю, происходит не столько растворение трансцендентного в имманентном, сколько растворение имманентного в трансцендентном. Трансгрессия, в свою очередь, предполагает отказ и от остающейся метафизической по существу тотальности. Различные бытийно-смысловые перспективы не привязываются более к какой бы то ни было охватывающей их метаперспективе и не имеют никакого основания.

87

«Оно [единичное] оказывается лишь видоизменением абсолютной субстанции, которое, однако, как таковое, не получает объяснения, ибо момента-то отрицательности недостает этому негибкому, неподвижному учению, единственной операцией которого является лишить все что угодно его определенности, особенности и бросить обратно в единую абсолютную субстанцию, в которой оно лишь исчезает и в которой гибнет всякая самостоятельная жизнь». И далее на этой же странице: «Самосознание лишь рождается из этого океана, капая из его вод, но никогда не доходит до абсолютной самостности» (Гегель Г. В. Ф. Лекции по истории философии. Книга третья / Г. В. Ф. Гегель. – СПб.: Наука, 2006. – С. 371). У Спинозы «слишком много бога» (Там же. С. 366), т. е. трансценденции, не проработанной движением диалектического отрицания и не вступившей в действительное тождество с существованием, но лишь растворяющей, нейтрализующей это существование.

Подобную попытку мыслить существование как полностью лишенное субстанции (понимаемой либо в горизонте трансценденции, либо в горизонте тотальности, т. е. имманентизированной трансценденции) мы находим у Ф. Ницше. Речь идет именно о попытке или об эксперименте, поскольку ницшевское учение вообще не представляет собой организованной и завершенной системы, и в нем апробируются различные мыслительные ходы, исходящие из различных горизонтов философствования. В постструктурализме перспектива трансгрессии становится основным способом осуществления философствования. Существование предстает здесь как ветвящаяся множественность гетерогенных перспектив, не предполагающая никакого основания, никакой субстанции. Однако важнейшим моментом в таком философствовании является осознание опасности превращения трансгрессии в доминирующую перспективу. Необходимо, чтобы трансгрессия оставалась именно одной из перспектив. Хотя наше философское мышление, равно как и существование, не может не исходить из той или иной перспективы бытия и смысла, необходимо отдавать себе отчет в перспективном характере этого мышления и существования и допускать возможность иных конфигураций бытийно-смысловой определенности, исходящих из иных перспектив. Такой подход мы называем философией бытийно-смыслового перспективизма. [88] Данный подход не ставит во главу угла ни трансгрессию, ни трансценденцию, ни тотальность, но рассматривает все их как равно возможные и допустимые перспективы. Приходя к осознанию перспективности нашего бытия, мы вместе с тем приходим и к пониманию, что оно должно быть перспективным: «перспективизм есть истина относительности (а не относительность истины)». [89] Философия бытийно-смыслового перспективизма стремится разными путями нейтрализовать отдельные перспективы в их притязании на абсолютную значимость. Но эта нейтрализация осуществляется только посредством раскрытия других бытийно-смысловых перспектив: метаперспективы трансценденции или тотальности, или перспективы трансгрессии.

88

См.: Фаритов В. Т. Трансгрессия и дискурс. Введение в философию бытийно-смыслового перспективизма: монография / В. Т. Фаритов. – Ульяновск: УлГТУ, 2012.– 199 с.

89

Делёз Ж. Складка. Лейбниц и барокко / Ж. Делёз. – М.: Логос, 1997. – С. 39.

Таким образом, в учении Спинозы трансгрессия оказывается интегрированной в перспективу трансценденции: модусы как перманентно преобразующиеся и борющиеся друг с другом перспективы (трансгрессия) образуют гармонично сочетающееся единство субстанции (трансценденция). Каждый модус выступает в качестве степени могущества и интенсивной части Бога. [90]

1.2. Трансгрессия и перспективизм в учении Г. В. Лейбница [91]

90

Делёз Ж. Спиноза // Эмпиризм и субъективность: опыт человеческой природы по Юму. Критическая философия Канта: учение о способностях. Бергсонизм. Спиноза / Ж. Делёз. – М.: ПЕР СЭ, 2001. – С. 409.

91

Первая редакция параграфа опубликована: Фаритов В. Т. Метаперспективизм Г. В. Лейбница как синтез трансгрессии и трансценденции // Вестник Томского государственного университета. – 2014. – № 379. – С. 76–81.

Рассмотрим, как аналогичные тенденции реализуются в учении Г. В. Лейбница.

Основное содержание философии Лейбница может быть представлено в пантеистической формуле «многое в едином» или «единое во многом», – тогда как платоновская линия в метафизике предполагает более радикальное противопоставление множества и единства через постулирование метафизической теории двух миров. В этом плане Платон и его последователи (большая часть представителей западно-европейской метафизической традиции) исходят из трансценденции как основополагающей перспективы философствования. Лейбниц наряду с немногими другими мыслителями выбивается из этой традиции благодаря включению в трансценденцию перспективы трансгрессии, утверждающей множественность и гетерогенность. Правда, трансгрессия в учении Лейбница остается зависимой от трансценденции, множественность стягивается к полновластному центру, но происходит это иначе, чем в философии трансценденции. Множественность в данном случае не подчиняется безапелляционно деспотическому центру, который сам находится за ее пределами в трансцендентной недосягаемости. У Лейбница множественность сама оказывается центром, а центр – множественностью. Рассмотрим этот тезис более подробно.

Мир, согласно Лейбницу, представлен множеством простых и сложных субстанций. Это – метафизический плюрализм, известный еще с древних времен и нашедший впоследствии свое воплощение в механистическом материализме. У Лейбница, однако, субстанции не являются простым строительным материалом, «кирпичиками реальности» наподобие атомов. Восприятия, стремления и действия – вот что составляет сущность монад. Такой подход намного ближе квантовой теории, где частицы не существуют в качестве материальных точек, но являются не чем иным, как движением, возникновением и уничтожением, т. е. трансгрессией. Так же и существование монады не есть нечто, отличное от ее восприятий и стремлений – монады сами суть эти состояния, их бытие и заключается в разворачивании определенных перспектив существования. Собственно, они сами и есть эти перспективы: «каждая монада есть живое зеркало, наделенное внутренним действием, воспроизводящее универсум со своей точки зрения». [92]

92

Лейбниц Г. В. Начала природы и благодати, основанные на разуме / Г. В. Лейбниц // Сочинения в четырех томах: Т. 1. – М.: Мысль, 1982. – С. 405.

Итак, мир – множество бытийно-смысловых перспектив, различных точек зрения. Отсюда недалеко до основного тезиса Ницше, согласно которому мир – воля к власти или, точнее, множество воль, каждая из которых стремится к утверждению своей перспективы существования (своей «точки зрения»), стремится придать миру свой смысл. В XX веке эта идея найдет воплощение в различных постструктуралистских теориях дискурса, представляющих мир в качестве борьбы множества дискурсов за означивание мира. У Лейбница мы обнаруживаем как предвосхищение этих концепций, так и существенные расхождения с ними. [93]

93

В этой связи необходимо указать на обращение к идеям Лейбница в XX столетии Ю. М. Лотманом в контексте семиотики и введение им понятия семиотической монады: «Инвариантная модель смыслопорождающей единицы подразумевает, прежде всего, ее определенную ограниченность, самодостаточность, наличие границы между нею и вне ее лежащим семиотическим пространством. Это позволяет определить смыслопорождающие структуры как своего рода семиотические монады, функционирующие на всех уровнях семиотического универсума. Такими монадами являются как культура в целом, так и каждый, заключенный в нее достаточно сложный текст, включая и отдельную человеческую личность, рассматриваемую как текст» (Лотман Ю. М. Культура как субъект и сама-себе объект // Избранные статьи: В 3 т. – Т. 3 / Ю. М. Лотман. – Таллинн: Александра, 1993.
– С. 369). И далее: «Каждая семиотическая монада, именно в силу своей отдельности и семиотической самобытности, может вступать в конвергентные отношения с другой (другими) монадой (монадами), образуя на более высоком уровне биполярное единство. Однако из двух соседствующих, не связанных друг с другом элементов они превращаются в органическое единство более высокого уровня, только если входят в одно и то же структурное объединение высшего порядка» (Там же. С. 370).

Простые монады организуются в сложные субстанции, которые у Лейбница имеют следующую структуру: «Всякая простая субстанция, или особая монада, являющаяся центром и принципом единства сложной субстанции (например, животного), окружена массой, состоящей из бесконечного множества других монад, образующих собственное тело такой центральной монады». [94] Центральная монада суть определенная перспектива, определенный способ видения мира. Но и другие монады, составляющие массу или тело центральной монады, также представляют собой такие перспективы. Речь, таким образом, идет о подчинении одних перспектив («точек зрения») другой перспективе, выполняющей функцию центра: «существует бесконечное множество ступеней монад, из которых одни более или менее господствуют над другими». [95]

94

Лейбниц Г. В. Начала природы и благодати, основанные на разуме / Г. В. Лейбниц // Сочинения в четырех томах: Т. 1. – М.: Мысль, 1982. – С. 404–405.

95

Лейбниц Г. В. Начала природы и благодати, основанные на разуме / Г. В. Лейбниц // Сочинения в четырех томах: Т. 1. – М.: Мысль, 1982. – С. 405.