Оп Олооп
Шрифт:
Внезапно небо скручивает параличом и начинаются подземные толчки. А они всё говорят и говорят под сурдину, модулирующую тишину герметичной симфонии.
— Фран-ци… Фран-ци-ска…
— Да… Я здесь…
— Это ты, Франци? Да! Это ты! Я узнаю блеск твоей диадемы и киноварный огонь твоих губ.
— Да, ту darling, это я. Но… Что это за шероховатый воздух, что за скалистый ландшафт, что шлифует и одновременно царапает твои слова?
— О!
—
— А небо — чистое. Небо метемпсихоза. И ощущение спящего колокола, предвестника радостного гомона, смеха и взлетающих голубей.
— Ты бредишь. Я вижу повсюду лишь чудовищ. Весь небосвод в трещинах. Ядовитый запах похоти. И омерзительная вздыбленная чешуя под ногами. Зачем ты привел меня в это причудливое гипертрофированное место, где флора поднялась со дна морского, а фауна вышла из микробов?
— Постой! Так ты не видишь рек из молока, меда и вина?
— Нет.
— Нет? И не чувствуешь благодати, что завораживает эфир?
— Нет.
— Значит, любовь моя, аура твоего духа нечиста. Как же тебе удалось обмануть Божественные сущности, что охраняют вход в потусторонний мир? Я очищу тебя.
— Зачем? Моя душа всегда была «согласным спором белого с белым».
— Да, но порой плоть, отправляясь в полет, несет на себе чуму памяти. Очисть себя пламенем.
— Только если пламенем будешь ты… Только ты можешь стать горнилом для меня.
— Хорошо. Подойди. Наш союз должен быть идеальным. Наше безумие и наши чувства наложатся друг на друга… Вот так. Ты что-нибудь чувствуешь?
— Да. Как распутываются и исчезают вязко-зеленые лианы…
— Это жилы ненависти!
…Как растворяются опаловые капюшоны…
— Никчемные надежды!
…Как выцветает и уходит болотистая охра…
— Твои желания!
— Как странно! Теперь ничто не мешает мне слышать твой голос. Я словно очутилась в розовом лоне.
— Тебя окружает мое сердце.
— Да?! Но я не понимаю, почему это происходит. Это какое-то колдовство?
— Отнюдь. Ты никогда не говорила во сне? Мы — всего лишь два сноговорца, которые ведут беседу, вот и все. Говорят между собой и понимают друг друга. Кстати. Здесь прошлое смешивается с будущим. Сама увидишь. Здесь, чтобы отступить, нужно идти вперед, потому что в онирическом времени нет пространства.
— Твой голос словно бальзам! Это настоящая музыка!
— В «безжизнии», в котором мы оказались, все души исполняются необъяснимым сходством с молитвой. Твоя ласкает меня сладостью своей боли.
— Как все изменилось! Может ли дыхание быть настолько наполнено нежностью? Я находилась в бесплодной пустыне, где не было места восторгу, мои груди растрескались, глаза налились кровью. Лишенный всякой прелести воздух. Его острые грани ранили подобно вою гиен. И гиены…
— Я знаю, Франциска. Вырви из себя эти воспоминания. Как я страдал, пока искал тебя! Твой зов долетал до меня разбитым на кусочки, оглушенным, пробиваясь через улицы, злую суету, зубы домов и провалы пустырей. А сейчас какая гладкая волна, какой нежный ветер открыты нам! Мы оторвались от плоти, стонущей плоти, и широкий поток, поток чистой любви, соединяет нас! Какая благодать! Ты чувствуешь, как все в нас дрожит в глубокой непорочности ее резонанса? Как тебя окрыляет это чувство, потоком связавшее сердце одного из нас с душой другого? Как его воды омывают берега духа и оплодотворяют чрево смерти!
— Ах!
— Не нужно вздохов. Не прикрывай ностальгией веризм нетронутого одиночества. Здесь абсолютная свобода зависит лишь от нашего счастья. Здесь родственные души говорят на особом языке. А счастье не расплескивается, но плавится в экуменическом блаженстве свободного духа.
— Твои утешения стоят любых жертв. Страдать — вот лучший способ сеять. Сколь прекрасный урожай пожинаю я! Я хотела бы страдать вечно…
— Это невозможно. Тебе это не удастся. Здесь не страдают. Здесь просто находятся, понимаешь, находятся. Сиюминутность — вот единственное, что ускользает от боли. Быть! Здесь опыт любви совершенен. Светлое блаженство, в котором нельзя захлебнуться. А там… вместе с любовью приходит боль…
— Тс-с! Давай не будем отвоевывать у забвения наши мутные сны. Пройдемся.
— Зачем, если мы вездесущи?
— Ах, как это невероятно!
— Здесь так всегда. Смотри, как все меняется. Преходящее придает образам вечности. Мы — линзы, улавливающие ток жизни. Все течет к нам, под нами, сквозь нас.
— Мне нравится этот увядающий пейзаж с полупрозрачной травой, расчерченный линиями воды и накрытый небом без неба. Искупаемся? Но избавься же от себя. Стань, как и я, обнаженной душой.
— Ах, Франци! Какая глупая небрежность! Вот и всё. Ты меня еще видишь?
— Нет. Теперь нет. Погасли даже самые яркие черты твоего плотского маскарада.
— Спасибо! Я знаю, что превратился в прозрачную тень. Знаю, что способен раствориться в свете. Но иногда собственные сильфы преследуют меня. И рядят меня в одежды разума и нервную тунику мирского Опа Олоопа. Впрочем, у меня есть способы справляться с ними. Я исчезаю; стоит мне замолкнуть, и даже я не могу обнаружить себя. Ты же знаешь, что человеческое лицо — это плотская маска духа. Истинный же лик — это наши предчувствия, плод эманаций нашей мудрости, ее аромата и ее музыки.