Оп Олооп
Шрифт:
— Я догадалась об этом, как только увидела тебя. Я словно услышала музыку твоего существа ушами, о которых и не подозревала.
— Да. Когда нет любви, лицо человека превращается в плотину на пути любопытства и назойливости окружающих. Но стоит полюбить, и эту плотину сносит мощным потоком нежности, источаемой глазами, бурная река красноречия.
— Но почему мой отец и мой дядя не знают этого?
— Они мумифицировали свою любовь. Материальное владеет ими, иссушает их дух. Прости их. Обратись лучше к душам твоих предков. Все они расплавлены в тебе. И заросшие мхом, и вечно молодые души предков не умирают. Когда они воскресают в нас, легко познать всю высоту и всю низость их страстей. Воскрешение уходит корнями за пределы нашего мира, туда, где нас нет. Сосредоточься. Пусть даже воспоминания оставят тебя. Здесь расцветают чудеса.
— Потрясающе! Сколько душ окружило меня! Здесь бабушка моей бабушки, и она благословляет меня. И моя бабушка смеется. И мать молча глядит на меня. Невероятно!
— Воспользуйся моментом. Разорванная кровная связь снова срослась. Поговори с ними. Спроси их. Здесь откровения становятся непреодолимыми препятствиями, а предзнаменования столь же зыбки, сколь и события, которые они предвещают.
— Спросить их… о чем?..
— О нас. Они знают. Все мысли, чувства, порывы души проходят от нас в этот мир бессмертия. Мы унаследовали от них то космическое, что было в их душах, наше духовное родство связывает уже прожитое ими с тем, что проживаем мы, они учат нас и служат нам примером. Им знакомы наши терзания и наши слезы, поэтому они предчувствуют наши провалы и наши радости. Кроме того, по ту сторону порога все видно с необычайной ясностью. Просачиваясь сквозь сны, они раньше нас достигают истинных вод, омывающих сознание…
— Ну?
— Аллилуйя! Аллилуйя! Я не ошиблась! Они окружили меня. Я услышала целый хор восхищенных голосов. И слова моей матери: «Постоянство, а не неопределенность, твердость достоинства, а не преходящая дерзость». И все они сказали мне вернуться к тебе, стать частью твоей души, пока тайна не истает.
— Скажи мне, твоя мать была счастлива за свою короткую жизнь?
— Нет, она сама поведала мне об этом. Она выбрала не тот путь наверх. И овдовела эмоционально, пока не возродилась в смерти. Но и здесь все осталось так же. Она принесла сюда неразделенную любовь. А поскольку отчаяние — худшее, что может случиться в загробном мире, она несет в себе живую смерть мертвой любви.
— Поэтому важно не разочароваться. Истинная любовь взаимно порабощает.
— Как наша любовь…
— Да. Придем же к соглашению, что наше иго и есть любовь.
— Да будет так. Любовь высочайшего качества, очищенная нашими страданиями.
— Да будет так. Любовь, освященная горькими слезами и невыносимыми страданиями.
— И пусть наша физическая связь выдержит все невзгоды.
— Твоя решимость, Франциска, согревает меня. Я знаю, что помолвка — это прелесть непрочитанной книги, свадьба — радость от первых страниц, брак — перечень опечаток супругов…
— Забудь об этом. Я знаю, что важно для меня. Моя любовь поднялась на дрожжах боли. И стала золотистым душистым хлебом. Влечение, связывающее на земле, освобождает на небесах. Моя мать только что объяснила мне это. Вернувшись в свое тело, я надену маску. Я буду хитра и изворотлива, как монашка-блудница. И окружу свои чувства гирляндами из лилий и колючей проволокой.
— Как монашка-блудница!.. Какая глупость! Зачем ты позволяешь человеческому нарушать наше спокойствие! Спокойствие суть сосуд из тончайшего стекла, мягко вибрирующего и поющего, когда его наполняет восторг двух влюбленных душ. Бойся расколоть его! Вся благость союза двух сердец испарится. Какой бы незаметной ни была трещина, гармония уйдет. И хотя формально красота будет прежней, вибрации и песни изменятся навсегда.
— …!
— Ах! Происходит что-то странное! Видишь ту бриллиантовую звезду, что освещала нам путь, грива ее лучей исчезла…
— Это из-за нас. Мы надругались над мыслью.
— А эти болезненные краски: розовато-лиловый, красный и серый? И дрожащий бледно-желтый закат?
— Из-за нас. Мы запятнали непорочность.
— А теперь еще и эта отливающая медью слабость? И этот воздух, покрывающийся патиной ночи, что берет нас в плен, овеществляя, загоняя в мертвенный скелет.
— Из-за нас. Мы не должны были сбиваться с пути, позволять чувствам заходить на территорию плоти. Такое часто случается. Любовь — это погружение в реку, а не выход реки из берегов. Те, кто бродит по пустыне любви, ковыляя и умирая от жажды, очувствляются, не доходя до оазиса.
— Я…
— Да. Ты и я. В пустыне любви оазис — это секс. Колодец, цветок, змея. Колодец, в котором сознание погружается в подсознательное. Цветок, который растет из хаоса и крепко цепляется за камни. Змея, обвившаяся вокруг груды инстинкта, поднимающая голову над гладью бытия.
— Бежим отсюда. Отыщем место, где царит мораль.
— Это невозможно. Мы не можем двинуться с места. Мы должны вернуть себе ключ.
Если лопнет звено, боль по цепи ударит…— Значит, мы застряли в этой удушающей галлюцинации…
— Реальности.
— …Исполненной ужаса?
— Разумеется: мы согрешили. Окружающая нас неизбежность определенно указывает на это.
— О если бы я могла хотя бы притупить свои чувства!