Оп Олооп

Филлой Хуан

И случилось чудо.

Из зеркала на него смотрел другой человек. Элегантность снова подчеркивала его стройность и физическую форму. Лицо выглядело лощеным, кожа стала матово-розовой, наполненной жизнью.

Поправляя галстук, он пробормотал про себя:

— Какие же личины я сегодня продемонстрировал! Я прожил день, не сознавая себя. Как это ужасно — всецело погрузиться в железную дисциплину, муштровать себя, подчинять, удушать, чтобы закончить вот так: превратиться в кричащего, скачущего и выходящего из себя при первой же неудаче безумца. Если бы меня, по крайней мере, поняли… Но боюсь, что невежественные родственники Франциски уже занесли меня в черный список. Невежество всегда априористично и догматично! Если бы они хотя бы знали, что мое сумасшествие — только для внутреннего пользования, что оно так уникально, что еще не внесено ни в один справочник… Если бы…

Внезапное решение нарушило его внутренний монолог.

Он вышел.

Прыжками продвигаясь к бару, он умирал от желания вновь привести свое «я» в соответствие с тем «я», что он являл миру каждый день.

22.04

Все гости были уже в сборе. Но он их не заметил. Его пораженный взгляд застыл на циферблате часов, показывавших двадцать два часа и четыре минуты, и перекидном календаре внизу, на котором был открыт двадцать второй день четвертого месяца. Все его смятение, связанное с опозданием, испарилось при виде такого совпадения. Банальные вещи могут находить неожиданный отклик в потаенных уголках человеческого существа. Он сам видел, как, изведясь вконец, люди под действием простых посторонних вещей внезапно забывают о своих тяготах. Ему был знаком человек, живший под гнетом ответственности за страшный инцест, гнавший от себя страх при помощи слишком тесных ботинок. Другой его товарищ (со времен работы в Министерстве сельского хозяйства), признанный виновным по двум весьма нелицеприятным делам, прятал тяжелые воспоминания за новыми галстуками. Но Оп Олооп не ожидал, что подобная участь постигнет его самого. Он застыл, словно пережевывая разные комбинации чисел: 22.4,224,4.22,422,42.2.

Робин Суреда — оливковое лицо, кудрявые волосы и спина как у портового грузчика — вернул его к реальности:

— Здравствуйте, Оп Олооп! Как странно, вы — и так поздно!

— Вы правы. Я не нахожу этому объяснений.

Он сказал это чисто механически. Но, услышав себя, почувствовал потребность произнести свою каббалу в голос:

— Но ничего страшного. Итак: сорок два и два, то есть двадцать два и четыре. Вы понимаете почему? Смотрите. Сегодня двадцать второе число четвертого месяца и я пришел в двадцать два часа и четыре минуты. Великолепное предзнаменование! Переверните цифры, и вы сами все увидите. Сорок два — это два раза по двадцать один, мое любимое число: оно состоит из девятнадцати — золотого числа для греков — и двойки, которая по эзотерической шкале Пифагора означает…

Его прервали.

К нему подошли его друзья — Ивар Киттилаа, звукоинженер, работавший на местной киностудии, и Эрик Хоэнсун, капитан подводной лодки в отставке.

Опу Олоопу пришлось сделать над собой большое усилие, чтобы поприветствовать их. Его мозг, запутавшийся в каббале, резко затормозил с противным скрипом.

— Вы ведь знакомы, не так ли? Робин Суреда…

— Да.

— Конечно. «Вечный студент»…

— Веч-ны-й сту-дент? — удивился тот.

— Да. Моя шутка. Ивар разузнал о вас у общих знакомых. Поскольку я постоянно слышал о вашем пристрастии к максимально неторопливому обучению… что вы намеренно заваливаете экзамены… в какой-то момент у меня родилось прозвище «вечный студент»…

— Подкололи так подкололи! Но вы правы. Я действительно намеренно заваливаю экзамены.

— Разумеется!

— Конечно!

— И говорить нечего!.. Но пройдемте же. Все остальные уже собрались. Вперед!

Напротив загадочной бутылки и нетронутого треугольного подноса с закусками сидел, одиноко потягивая что-то из стакана «Byrrh», респектабельный Гастон Мариетти. Воплощенное достоинство в теле пятидесятидвухлетнего мужчины!

За балюстрадой, усаженной скрывавшими других гостей от Гастона папоротниками и аспидистрами, пили свой четвертый «Манхэттен» Сиприано Слаттер, лицо — как с антропометрической таблицы; и Луис Аугусто Пеньяранда, толстеющий мужчина с бледной и влажной кожей.

— Ивар, это сеньор Слаттер, начальник Службы жилищно-коммунального хозяйства, о котором я тебя рассказывал.

— А! Замечательно. А вы, стало быть, сутенер?

— Сутенер? Если бы! Луис Аугусто Пеньяранда, комиссар воздушных путей сообщения Аргентинской Республики, только и всего.

Веселый хохот quid pro quo [28] резко оборвался. К друзьям приближался Гастон Мариетти: безупречная tenue, [29] зажженная светлая сигарета меж наманикюренных ногтей.

28

Здесь: взаимный (лат.).

29

Осанка (фр.).

— Нет, сутенер — это я.

Скупой ответ обескуражил звукорежиссера.

— Я… Откровенно говоря… не имел в виду… ничего такого…

— Я тоже. Я просто эксплуатирую женский труд, точно так же, как капиталисты эксплуатируют мужской.

— Хм!.. Некоторая разница все-таки есть.

— В мою пользу, я не паразитирую на старости.

— Но делаете это на молодости.

— Пф-ф-ф-ф! Молодость отдается этому с таким удовольствием! Уверяю вас, девочки очень любят свою работу…

Вмешался Оп Олооп:

— Прекрасно. Вопрос закрыт. Пройдемте в столовую. Я привык пить аперитив, когда должно: за столом, чтобы aperire [30] аппетит. Я велел приготовить настоящую усладу для нёба: разбавитель — тоник, основа — французский вермут, крепость — виски «Old Раrr», теплота — «Crema Cassis», аромат — биттер «Angostura», веселье — несколько капель абсента, поэзия — лепестки роз.

Эрик Хоэнсун торопливо схватил первый стакан. Поднес свой нос к резному краю и глубоко вдохнул.

30

Разбудить (ит.).

— Великолепно, волшебно.

И выпил. Лепестки прилипли к горлу. Он с отвращением закашлялся. И выплюнул вместе с лепестками гневную отповедь:

— Буэ! Всегда ненавидел поэзию.

— И все же это нектар жизни.

— Да, не так ли? — воскликнул Пеньяранда, вырывая у него стакан.

И, выудив пальцами лепестки, присосался к аперитиву, ставшему еще вкуснее от дружеского смеха и подтрунивания.

Бурное веселье продолжилось, не сдерживаемое никакими условностями. В нем было столько радости и жизни, что только очень завистливый человек усмотрел бы здесь что-то дурное. Оп Олооп, всегда такой выдержанный и такой уравновешенный, сидел в углу и дышал дружеским весельем, как очистительными благовониями.

Беседа перешла на тему превосходства классических амаро, защищаемого Гастоном Мариетти, и вкусовых преимуществ современных cocktails, отстаиваемых Сиприано Слаттером.

— …Когда вы познаете музыку «Haymarket» или «Bronx», различите в оркестре «Canadian Club» смех шерри-бренди, лукавство мараскино, когда вы ощутите у себя во рту плутовство «Джин-физа» или одинокую грубость «Виски сауэр», тогда-то, Гастон, вы откроете для себя прелесть нового искусства пития.

— Не согласен с вами, — встрял Ивар Киттилаа. — Напостившись, благодаря закону Волстеда, мой организм физически не переносит этих фейерверков. Потому что это именно фейерверки.