Опасная тропа

Абу-Бакар Ахмедхан

Начался концерт, но мои мысли были далеко… и жена все шептала мне: «Сходим сегодня же и посмотрим дом».

Светлый двухэтажный особняк, пахнущий красками и известью, олифой и сосновой смолой, с открытыми верандами на солнечной стороне, с дорожкой, посыпанной гравием, и четырехступенчатой лестницей к выходным дверям, стоит перед нами. Смотрю я на это чудо и все еще не верю. Держу в руке ключ, новый золотистый ключ.

— А, может быть, над нами пошутили, — говорит жена, — а мы и поверили?

— Ты так думаешь? И я боюсь. Но разве такие солидные, серьезные люди, как наш парторг и директор… Эх, была — не была. На, жена,

вот тебе ключ, открывай дверь, и входи!

— Открой сам, я боюсь, у меня руки дрожат.

А на нас смотрят большими удивленными глазами наши дети, в их взгляде нетерпение, и радость, и сомнения, передавшиеся им от нас.

— Нет, Патимат, ты хозяйка, ты и открывай.

И она открыла дверь, дверь в новый дом, нежданно и негаданно ставший нашим, о чем я и мечтать не смел.

— Подошел ключ! — вскрикнула жена и, робко приоткрыв дверь, заглянула внутрь и почему-то обратилась: — Есть здесь кто-нибудь?

— Ты что, кто может быть здесь, в запертом доме? — вхожу я, а за мной и дети.

— И откуда мы найдем столько денег?

— За десять лет, жена моя, найдем, не сразу ведь…

— Муж мой, за какие же это заслуги нам оказали такую честь?

— Не знаю, жена моя, клянусь, не знаю. — И обращаюсь к стенам: — Мир вашему дому, люди добрые!

Снял я обувь в прихожей, моему примеру последовали и дети. Мать погрозила им и повелела, чтоб они: аккуратно положили обувь и ничего не пачкали. Возбужденные, радостные голоса наши отдавались эхом в комнатах с белыми стенами. Нет, почтенные, не описать мне и не передать эти волнения и эти необыкновенные трепетные чувства, переполнившие наши души. И недоумение, то и дело дающее о себе знать: «За что такая милость?» И больше всего мне нравилась здесь лестница с перилами в прихожей, да-да, внутри дома, а не на улице. Пока семья восхищалась комнатами, балконами и верандами, я много раз поднимался по этим немного крутым ступенькам, шесть ступенек прямо и шесть направо, вверх и вниз, вверх и вниз. А в душе как песня: «Спасибо вам, руки, сотворившие это чудо, спасибо!»

И РАДОСТЬ ДЕЛИТСЯ МЕЖДУ ЛЮДЬМИ

Может быть, я утомил вас, почтенные, своим рассказом? Если так, простите меня и не судите строго. Ведь до этого у меня не было повода, чтоб я мог серьезно о чем-то с людьми поговорить, потому я и молчал. Молчал, потому что не ожидал в жизни каких-либо перемен, полагал, что и дальше жизнь потянется своим привычным ходом, без каких-либо встрясок, размеренно и обыденно. И вдруг вот такое со мной приключилось, о чем я не мог уже не говорить и не поделиться с вами, тем более тогда, когда мы уже не можем вернуться к тому, что было для нас до недавнего времени привычно, мы уже не те… и возврата к былому нет.

Человеку в любом возрасте, я полагаю, полезно встряхнуться, оглянуться, осмотреться: что не сделано, что упущено, и найти в себе смелость доделать и довершить. Не зря наш Михайла утверждает: «Жизнь — это постоянное движение, а движение — это непременное обновление». А я скажу: добро ветвями к солнцу тянется, к солнцу, к свету, к голубым далям, манящим к себе все живое. А примеров тому, как следует жить современному человеку, на земле предостаточно. Да, тропа у каждого своя, а дорога должна быть общая, и тропа должна вести к дороге, она должна обязательно соприкоснуться с магистралью жизни, быть ее частицей.

Ничего такого

я не сделал, чтоб возгордиться, не сотворил ничего необыкновенного, во мне проявилась обыкновенная человеческая потребность встряхнуться, что я и сделал. Сделав это, я остался довольным и душа спокойна от чувства, что прикоснулся к общему возвышенному делу.

Нет, не понадобилась нам машина, чтоб перевезти вещи из старой сакли в новый дом. Странно до сих пор для слуха моего звучат эти слова — новый дом. На такое дело спозаранку отозвались все соседи, каждый был рад помочь — и дети и взрослые. Всю ночь жена укладывала вещи, собирала в узелки.

— Это я понесу!

— Дайте и мне что-нибудь.

— Ой, и я пойду, давайте этот узелок, я ведь еще не смотрел этот дом.

— Поздравляем, обрадовалась я, Патимат, как будто этот светлый дом подарили мне.

— Спасибо.

— Дай что-нибудь понесу.

— А я с пустыми руками не пойду, я пироги испеку…

— Ой, что вы, не надо беспокоиться, — краснела моя жена, передавая вещи с лестницы.

— Правильно, очень даже справедливо. Хватит вам маяться здесь, в этой развалине…

— Это я возьму…

— Эй, Мубарак, что тяжелей — мы потащим.

— Ой, какие счастливые, на просторе будете жить, без соседей… Никто на вас капать не будет…

— Скучно же без соседей.

— Будут и там соседи, уже многие строят.

— И Меседу скоро переберется, и Хадижа.

— А там соседи подальше. Ничего, не старое время, когда за горящими угольями к соседу стучали. Спичек хватит, свет есть. — Это говорила Загидат, о которой я так плохо все время думал. А когда случается беда, горцы говорят: да не нагрянет на вас беда, от которой вы позабыли бы об этой беде. Это в том смысле, что пусть будет самым страшным в вашей жизни то, что случилось. И горцы, между которыми произошла ссора, ищут повода для примирения и мирятся — или на радостях, или когда случается беда. Вот как сегодня Загидат. Она задела меня боком и, обернувшись, белозубо улыбнулась, мол, чего между людьми не бывает. И она мне показалась не ведьмой, а очень милой, славной женщиной.

И так вот, цепочкой, потянулась вереница людей, с узелками, с домашней утварью. Самыми шумными в этой процессии были дети, они звенели посудой, играли на ходу деревянными ложками, били о медные подносы. Тащили люди все, что было у нас, — телевизор и сундук, спинки никелированной кровати с блестящими набалдашниками, старые матрацы, котлы малые и большие. И много было такого, чего не стоило даже выносить из сакли. Я краснел от стыда: бедно, бедно все-таки мы жили, все старое и изношенное, молью съеденное…

— Жена моя, это же стыдно под солнце выносить и людям показывать, — говорю я, охваченный радостным волнением новоселья.

— Что ты, я выстираю, высушу, зашью… Зачем добро выбрасывать, пригодится, — убеждала меня жена.

Да, в полутемных помещениях, быть может, и не заметишь, не обратишь на такое внимание, но вот когда вынесли на свет — сразу завопила ветхость. Комнаты опустели, оголились кривые стены, покрытые серым налетом, ведь горцы не знали штукатурки, а мазали руками стены саманом (глина с соломой). И углы комнатушки стали выглядеть жалкими и задумчивыми, будто им стало стыдно за себя перед людьми, которые вот решили их покинуть… Опустела старая сакля с разбитыми окнами, с пятнами на голубой краске от снятых ковриков и тарелок…