Опасная тропа
Шрифт:
— Мама, я тебя просил, не вмешивайся в наши дела, — выговорил Усман, накладывая на диски колес блестящие ажурные никелированные колпаки.
— Вмешивайся, не вмешивайся, толку никакого. Помяни мое слово, умыкнет ее этот… — проворчала Меседу.
— Кто, мама? — улыбаясь, спрашивает Усман.
— Этот, говорят, студент какой-то волочится за ней. Хотя бы ты помог, что ли, ему, учитель, хела жан дат, — просит меня Меседу, развязывая узелок.
— Я с удовольствием, — говорю я, беру горячую картофелину, от которой шел пар, и подбрасываю ее в руке.
— Эх, не те джигиты пошли! И это мой сын, моя кровь, моя гордость…
— Ну и придумаешь ты, мама…
— Ты какой-то не такой, на себя погляди, осунулся, похудел, горишь весь… Решимости в тебе нет, даже Зизи заметила.
— На что? — подмигивая мне, спрашивает Усман.
— Где она вчера ночью была? Она же дома не ночевала, — проговорила она и тут же пожалела. — Али-Булат на пастбище, а Хадижа сама мне сказала, что Асият вернулась утром. Где она могла быть, как вы думаете?
— Наверное, у подруг, где же ей быть, — говорю я, желая рассеять тревогу.
— Вот-вот, и она матери своей сказала, что у подруг. А спросила я подруг — они и знать не знают. И этому можно поверить? Как вы думаете? А что, если она врет?
— Не врет она, успокойся, мама, — улыбается Усман.
— А ты откуда знаешь? Ты ей веришь?
— Верю!
— А если она была с этим… нет, такого позора мне не снести.
Меня удивляло при этом спокойствие Усмана, как будто он знал, где она была ночью и с кем.
— Ты, пожалуйста, учитель, никому о нашем разговоре, — проговорила Меседу, — это я выболтала потому, что ты наш человек и не сплетник, как другие, — взмахнула она руками в сторону сына. — Ты посмотри на него, он ушами хлопает и такое его не волнует, а? Скрути ее один раз в бараний рог, как твой отец меня когда-то. Ой, что я говорю? — Ей почему-то стало смешно: — хи-хи-хи, хотя я отца его, Мубарак, сама скрутила…
— Вот видишь, мама, — смеется Усман.
— Ты что зубы скалишь? Ты хочешь, чтоб она тебя? Нет, нет, нет, — повела пальцем по воздуху Меседу, и в белой накидке сейчас она очень походила на стрекочущую сороку. — Ешь, ешь, сын мой. От дома совсем отбился, и не ведаем, где ты бываешь, что ты ешь?..
— Где я бываю, всем известно, на пастбище, скотном дворе…
— Вот я тебя при Мубараке спрашиваю, зачем ты вот купил машину? Отец не хотел, я его уговорила, и Ражбадин, спасибо ему, помог. Зачем?
— Чтоб лошадей в табуне сберечь… и ездить.
— Только-то?
— А для чего покупают машину? — пожимает плечами недоумевающий Усман. Он подошел к трапезе, отломил чурек, взял ложку и стал есть пити в горшочке. Меседу славная хозяйка, готовить умеет вкусно.
— А я-то думала, у тебя на уме она, и машину купил ты только, чтоб ее катать и похитить. Сейчас, говорят, это модно, правда же, Мубарак?
— Что? — не понял я.
— Раньше девушек умыкали на лошадях, это очень трудно, хлопотливо и неудобно, а на машине…
— Ха-ха-ха, конечно же, очень даже удобно, а то лука седла вонзится в беднягу, и будет он орать на всю округу. — И мне становится смешно. — И участковый наш проснется от спячки.
— Очень удобно, мама, — хохочет Усман, заливаясь.
— Ему смешно, посмотрите на него! Просто удивляет меня нынешняя молодежь. Тебе не кажется, учитель, что они какие-то беспечные, невозмутимые, будто с рождения они знают, что с ними будет…
— О чем нам беспокоиться, мама? Как говорили в старину: что предначертано судьбой, то и сбудется, — все хохочет Усман, краснея до ушей.
— Что вы в судьбе понимаете? Жизнь вас еще не брала в тиски… Да что с вами говорить! Я пошла на ферму, ты будешь сегодня у нас?
— Буду, мама.
— До обеда будь здесь, завмаг обещал мебель привезти.
— Хорошо, мама.
И Меседу уходит. Обжигаясь горячим пити, Усман все еще смеется. Таким его я ни разу не видел и потому даже подумал: «Неужели я в нем ошибался, неужели этот парень, такой равнодушный ко всему, и называющий себя женихом, мог так спокойно вынести сообщение о том, что его невеста (да-да, в ауле уже иначе и не говорят об Асият и о нем, как жених и невеста) не ночевала дома?»
— Ты знаешь, где была ночью Асият? — серьезно спрашиваю я его.
— Знаю… — ткнул он меня пальцем в грудь и захохотал. Хохотал он до слез, хватая воздух ртом, как рыба.
— Она была с тобой?
— Угу… — говорит он с полным ртом.
Тогда у меня отлегло от души, и я с ним хохотал, не ведая еще о том, что между ними произошло. Смеялись до спазмы в животе. И он поведал мне о случившемся. Рассказывал он, держа в руке алюминиевую ложку и облизывая ее, как это делал мой Хасанчик.
— Понимаешь, Мубарак, я решил ее похитить, да-да, мама угадывала мои мысли, когда я покупал машину… — Он больше смеялся, чем рассказывал, поэтому, почтенные, о том, что случилось вчера, я поведаю лучше сам.
После того как Асият с плачем бросилась к двери комнаты, где он прятался от людей, и говорила, что она очень любит его, только бы он не умирал, Усман не раз пытался поговорить с ней, но ни разу настоящего разговора не получилось. Асият держалась вызывающе. Но переменчива Асият, как погода ранней весной, то засияет, будто близкий огонек для усталого путника, то нахмурится, взъерошится, как дикий зверек. Вот почему, говорят, девушка, достигшая возраста любви, бьет горшки, чтоб обратили на нее внимание. И неизвестно, сколько горшков она дома превратила в черепки.
Хороша бывала она в национальном наряде. Да, оказывается, если хорошенько порыться, то в горских сундуках еще можно много чего уникального найти. Нашла же, например, Анай для девушки вот эти броские, звонкие старинные наряды. В наш век бурного увлечения туризмом и возрастающего интереса к старине многое уже увезено из наших аулов. Только сожалеть об этом приходится. Теперь удивляюсь, как я жил до сих пор, не ведая и не интересуясь тем, что происходит вокруг. Нет, нельзя так, нельзя жить равнодушно и беспечно, надо обладать чувством ответственности, разбираться в происходящем и защищать интересы хозяйства и коллектива.