Опасная тропа
Шрифт:
— А как же без любви? — спрашиваю я его.
— Надо спешить! — вздохнул глубоко Сирхан, встал, пожал мне руку, отвязал свою лошадь и поехал не в сторону пастбища, а в сторону аула. И я понял, что на днях что-то решится.
Горянка. Сколько о ней горького и сладкого, печального и радостного сказано, сколько еще слов и строк ей будет посвящено?! И я готов поклясться куском хлеба, что сколько бы доброго и светлого ни писали и ни говорили о ней, она этого достойна. Особенно, если говорить об этой Асият. В глубине души я желаю, чтоб она досталась Усману. Как бы я ни был расположен к этому умному, расторопному, живому парню по имени Мангул, но душа противится тому, чтобы одна из красивых девушек была увезена из аула.
Я вдруг вспомнил о детях и огляделся вокруг, где они. Очень беспокоюсь за них, здесь на стройке столько техники, соблазна для детей, столько лазов и укрытий для игры в прятки, что боюсь, они могут сорваться и изувечить себя, могут задеть оголенный электропровод. Вижу, вижу, вон они где, все вместе с детьми директора играют на опушке леса. Там можно, там не страшно — на душе стало спокойно. Поднимаюсь к водовозу, что стоит у барака, захотелось воды напиться. Вижу Анай в окружении возбужденных девушек-студенток.
Постепенно заметными становятся в Анай изменения, возьмите хотя бы ее внешний вид. Патимат говорила мне, что девушки пристыдили ее, мол, как можно жене такого человека, жене директора одеваться во что попало, нет, не годится. Следует быть нарядной. Вот они и сделали ей прическу, платье подшили, укоротили.
— Пойдем, пойдем, тетя Анай, нам это для концерта очень нужно. Ты не беспокойся, все будет в целости и сохранности.
— Я и не беспокоюсь, — каким-то уже изменившимся голосом улыбчиво говорит Анай.
— Анай, куда это они тебя тянут? — спрашиваю я, считая своим долгом быть к ней внимательным.
— Добрый день, Мубарак. Да вот случайно выскочило у меня, что в сундуке моем есть старинные наряды, так они и пристали, просят для концерта.
— Раз просят, надо одолжить, все равно они от тебя не отстанут, — весело говорю я.
— А мы быстро, туда и обратно. А если есть какая машина, то подкинет нас до аула.
— Хорошо-хорошо, пойдем.
— Ура, — заголосили девушки. — Какая ты у нас красивая сегодня, тетя Анай! — восклицают они.
— Что вы, девчоночки, какая там красота? — смущается Анай. — Иди, скажи Патимат, что мы скоро вернемся.
— Богатые, наверное, у тебя наряды…
— Богатые, не богатые, но не хуже, чем у других, — гордо говорит Анай, направляясь в аул в сопровождении веселых девушек. Смотрю ей вслед и вижу: ходит она не так, как раньше — словно бабка, идущая на базар с мешками, а спокойнее, без напряжения.
Проработав еще одну смену на стройке, удовлетворив просьбу стройотряда, я вернулся в аул. И заметил для себя, какие все-таки стоят долгие дни. Солнце, словно перекатываясь по гребням далеких гор, медленно, еле заметно, скользит по Сирагинскому хребту. В ущельях постепенно сгущаются голубые сумерки. На гудекане было оживленно и шумно, и много было сегодня людей. Многие вернулись с летних поездок и, видимо, набрались впечатлений, и есть много о чем интересном поведать, рассказать.
— Вот здорово! — потирает руки Кужак, снимает папаху и бросает оземь от радости. Обнаженная блестящая лысина его, как надутый овечий пузырь, засветилась под последними лучами уходящего солнца.
— И ты уверен, что я тебя приглашу?
— В наше время после такой информации кто ждет приглашения, дорогой Хаттайла Абакар? — говорит Кужак, нахлобучив папаху. — Кто со мной? Богатый бывает у Ашуры хинкал. Вот спроси, спроси меня, почему я так говорю? Потому что она в три раза больше мяса кладет, чем другие…
— Хвали, не перехваливай, все равно не приглашу.
— Не пригласишь? Давай поспорим.
— На что? — усмехнулся Хаттайла Абакар.
— Вот спроси меня о чем угодно, — положив на колено папаху, заявляет Кужак, — если я не сумею ответить, то я тебе дам по рублю за каждый вопрос, оставшийся без ответа.
— А ты мне задай вопрос, если я не смогу ответить, я тебе десять рублей… — гордо заявляет Хаттайла Абакар, желая показать перед присутствующими и свое превосходство.
— Твои десять рублей мне не нужны, ты пригласи меня на хинкал, и все… Идет?
— Хорошо, давай.
— Начни ты.
— Нет, прошу, начинай. Какой же я мужчина, если даже этого не смогу уступить младшему?
— Нет-нет, ты старший, ты и начинай.
— Нет, ты…
— Хорошо. Скажи, Кужак, кто старший в доме, где нет старших?
Думал-думал Кужак, ничего не придумал и молча протягивает рубль Хаттайла Абакару и дает знать, что он готов слушать и второй вопрос.
— Скажи, Кужак, кто в доме моложе всех, где нет младших?
Кужак и на этот вопрос не сумел найти ответа и молча протягивает еще рубль.
— А теперь отвечай, Хаттайла Абакар, на мой вопрос.
— Говори. Думаешь, я такой глупый, что на твой вопрос не сумею ответить? — хвастливо заявляет Хаттайла Абакар.
— Скажи мне, уважаемый, что такое в два на двух, а в три на трех?
Долго ломал голову Хаттайла Абакар над этим вопросом и вынужден был признаться торжествующему Кужаку, что он приглашает его на хинкал, но глубоко заинтересованный этим странным вопросом, муж Ашуры спрашивает:
— Скажи, Кужак, на самом деле, что это такое?
И в ответ под общее одобрение и веселые возгласы присутствующих Кужак молча протягивает ему рубль. Разразился смех.
Аул Уя-Дуя знаменит тем, что здесь не помнят, чтоб люди разводились. И если бывали одинокие, то только жены не вернувшихся с войны, ушедших от болезней или погибших от несчастных случаев. В ауле Уя-Дуя в послевоенные годы не помнят ни одной кражи, если не считать горскую сушеную колбасу «бицари», вывешенную Меседу на балке под потолком, которую утащила соседская собака, а как она это сумела — уму непостижимо.