Опасная тропа
Шрифт:
Да и на самом деле этот черно-белый комочек застрекотал, будто желая подразнить: «Я все видел, я все слышал!». Мы поднимались не по дороге, а по тропе, по которой ходили и наши предки. И вдруг слева с пригорка слышим голос Сирхана.
— Эй, Хадижа!
— Что тебе? — оглядывается она.
— Скажи моей жене, моей Меседу, если она завтра в это время не будет здесь, то…
— То что? — смеется Хадижа.
— То… то я буду ждать ее послезавтра, — смеется Сирхан.
— Скажу, что соскучился.
— Скажи, ты же знаешь, что сказать…
— Жди ее завтра!
Шла Хадижа, на ходу срывая с веток лесные орешки, что растут здесь в изобилии. Дошли мы до родника. Я с любопытством наблюдал за ней: она вся сияла… Она глянула на себя в зеркало воды — чувство удовлетворения охватило ее. Присела на камни и стала ломать орешки. Вот спросите ее сейчас: «Что бы ты хотела?», и она просто скажет: «Ничего, у меня все есть!»
— «А что ты вот скажешь о жизни?»
— «О жизни? Она прекрасна!»
— «Неужели нет у тебя никакого желания?»
— «Почему же, есть. Я хочу, чтоб моей дочери достался настоящий жених из достойного рода, щедрый и богатый душой».
— Когда будет свадьба? — спрашиваю я.
— Осенью, осенью, вот только бы Усман немного проявил себя… — выговорила она.
И вдруг эхом разнесся по горам топот бешено скачущего коня. Конь подлетает к роднику, где сидела Хадижа. Еле сдерживая встающего на дыбы коня, спрыгнул всадник, распластался на камнях, с жадностью попил воды. Это был уже знакомый нам, почтенные, учитель начальных классов, Исабек. Отдохнул по путевке в Кисловодске и вот вернулся, излечив то, что у него не болело.
— Коня пожалей, черный вестник!
— Это ты, тетя Хадижа? Здравствуй, Мубарак, — кивнул он небрежно и в мою сторону. — Беда!
— С кем беда? — встревожилась Хадижа. — Ты всегда мастер преувеличивать!
— Ты Сирхана не видела?
— Что случилось?
— Усмана оскорбили и опозорили. Такое он не снесет, я вот и скакал к отцу его, чтоб хоть он посодействовал. Может случиться несчастье.
— На охоте что, или на стройке авария, что ли?
— Да нет, он еще не успел даже сесть на свою новую машину.
— Что же тогда случилось? Чего ты морочишь голову…
— Ваша дочь…
— Что? Что с моей дочерью? — побледнела Хадижа, схватила за плечи Исабека и стала трясти. — Говори, что с ней, говори…
— Да вы не беспокойтесь, тетя Хадижа, с ней-то именно ничего, а вот Асият оскорбила и опозорила Усмана.
— Как?
— Нет-нет, такого Усман не снесет, что ты, он такой гордый, он закрылся дома и никому не показывается, даже меня к себе не пустил, меня, понимаешь, своего близкого друга…
— Ну и педагоги пошли… прежде чем дойти до сути, они будут вертеть час вокруг да около… Не прячь иголку в вату, говори, что моя дочь с ним сделала?
Всем известно, что этот самый Исабек любит сгущать краски, упиваться неудачей и несчастьем других. По его виду, на самом деле, известие не предвещало ничего хорошего.
— Ой, тетя Хадижа, что будет, что будет! Понимаешь, Усман несколько дней был сам не свой, я же знал почему, это при мне они поссорились с Асият. Усман сильно переживал и раскаялся, что так грубо обошелся с ней…
— И правильно, нечего грубить моей дочери, она у меня одна, а у нее семеро братьев, которые защитят ее… — гордо сказала Хадижа.
— Так вот, Усман решил встретиться с ней и попросить прощения.
— Правильно, это мужской поступок.
— Так вот, не вышло это.
— Что не вышло?
— Асият была на стройке, когда туда подъехал Усман.
— Что ты мелешь… Асият я отослала на ферму, — перебивает его Хадижа.
— Она была на стройке и назло Усману, она, знаете, что сделала?
— Что?
— Стыдно, ой, как стыдно… Я-то сам не видел, но люди говорят: как только она увидела Усмана, села в кабину к этому парню, обняла его и уехала с ним…
— Что? Моя дочь уехала с другим?
— Да, Хадижа, укатила она с ним в неизвестном направлении. А каково Усману, а? Он стал чернее тучи, злее зверя, угрюмее, чем замшелая скала… — чуть ли не с пеной у рта говорил Исабек, лицо его было перекошено.
Такое может поразить только вот таких лопухов, как этот Исабек, с которым я бываю краток, в разговоре. Сейчас возникло во мне желание спросить его о Хафизе, мол, привязывает ли он и теперь коня к его воротам, но не стал. Хадижа приходит в себя, бледность исчезает с лица.
— Да чтоб твой род в корне высох, проклятый… — замахала она кулаками перед носом Исабека. — Что ты говоришь? Не могла она этого сделать!
— Что?
— Ты говоришь, она обняла его, этого парня?
— Да, так говорили. Я не видел. И укатила с ним.
В душу мою вкралась тревожная мысль, неужели этот добрый, веселый парень натворил что-нибудь предосудительное при людях. Нет, этого быть не может. Никак я не могу в это поверить.
Удрученный Исабек опускается на камень, кладет шапку на колени. Лошадь в мыльной пене тычет мордой о его голову, в плечо, будто хочет сказать: «Чего уселся, позабыл, зачем скакал и куда, ты же хотел кого-то рассорить, между кем-то внести раздор».
— Жаль Усмана, такого парня обидеть!
— Не ной, ничего страшного не случилось… И Усман хорош, если он позволил такое… — говорит, раздумывая о чем-то, Хадижа. Страх исчез, но вот какой-то осадок огорчения от случившегося и тревога отразились в ее глазах. Смешно-то смешно, но на самом деле, если подумать, черт знает что это такое. Поскачет этот черный вестник к Сирхану, отцу Усмана. Не поймет ничего Сирхан и бросится к Али-Булату. От этой мысли Хадижа пришла в замешательство. Что делать? Надо отвратить возможную неприятность. — Я тебе говорю, — стала тормошить она Исабека, — ничего страшного, ты же всего этого не видел своими глазами.