Опасная тропа
Шрифт:
— Усман, Усман, — встревоженно крикнула сестра, — не видишь, она же здоровается с тобой… — Зизи очень обеспокоена их отношениями. Она прекрасно понимала состояние брата, который из-за Асият навлек на себя гнев директора совхоза. Усман все же настоял на своем, и Ражбадин наложил на его заявление резолюцию: «Удовлетворить просьбу». А что теперь? Не уезжать же ему в город, когда она, провалившись на экзаменах, вернулась в аул. А с какими глазами он появится сейчас перед Ражбадином? Так и звучали в голове у него сердитые слова директора: «Ты что же это думаешь, мы здесь шутки шутим!».
— Ну что же, — как бы делая одолжение,
— И не стыдно тебе? — бросает Усман. Может быть, без посторонних они иначе повели бы себя, но при свидетелях они говорили не то, что думали, и устроили словесную перепалку, немало удивив подруг и друзей.
— Вижу, что ты не рад тому, что я вернулась, — проговорила Асият, опустив голову и ковыряя землю носком сапога. Казалось, она вот-вот заплачет, заплачет потому, что этого хочет ее любимый. — А я-то думала, меня здесь ждут, — с глубокой досадой прозвучал ее голос.
— Зачем, зачем ты обидел ее? — набросилась на брата Зизи.
— Кто кого? Я ее или она меня, иди спроси, спроси у нее, сидела бы спокойно дома.
— Ах, так? — Огонек сверкнул в глазах дочери Али-Булата. Она повернула всех подруг, которые шли с ней, подошла вплотную к Усману и сказала: — Ты заставил меня это сказать, так и быть, если хочешь знать, я сама сорвала экзамен, не веришь? Иди спроси у Галины Ивановны, она тебе правду скажет… — При этих словах все недоуменно переглянулись. Не менее был удивлен и сам Усман. Асият продолжала: — Право же, если бы я хоть чуть-чуть хотела остаться в городе, я бы сдала, да-да, сдала бы и исполнила желание отца. Ты, пожалуйста, сразу не воображай и не думай, что это я сделала ради тебя, нет-нет, я это ради того, чтобы не называли меня пустомелей, чтобы сдержать свое слово, которое я дала на вечере в школе. А теперь прощай!
Девушка повернулась, повела за собой подруг, и пошла вверх по склону дочь мугринских высот, в которой течет кровь чабанского рода. Она еле сдержала обиду и разочарование. Растерянного Усмана увели друзья к родникам. Да, в таких случаях студеная вода горных источников хорошо охлаждает горячие головы.
А когда парни совсем скрылись из виду, Асият упала на траву и зарыдала. Плакала она, вздрагивая всем телом, закрыв ладонями лицо, жалобно и безутешно. Сочувствующие ей подружки, не зная, чем я как утешить ее, обступили со всех сторон и ласково гладили ее. «Мне что, не обидно что ли, чего он взъелся?! Когда уезжала, толком не попрощался, а приехала — вот, пожалуйста. Встречи с ним искала, ждала, глаза проглядела в ожидании, а он… аги, аги, аги», — горько всхлипывала она.
— Все они такие, им нужны наши слезы, говорила Зизи. — Ты успокойся…
— Ничего, я все ему припомню! — с угрозой сказала Асият, поднимаясь и утирая слезы. — Вот посмотрите.
Глава седьмая
ТРОПЫ РАЗНЫЕ, ЗАТО ДОРОГА ОБЩАЯ
«Иметь
— Ты слышишь, о чем просят студенты? — помахал мне рукой Усатый Ражбадин, подзывая к себе, Я спустился к нему. Он был не один, его сопровождали командир багратионцев Минатулла и Труд-Хажи, который теперь, можно сказать, полновластный хозяин нашей стройки.
— Что случилось? — спрашиваю я, здороваясь за руку.
— Понимаешь, Мубарак, если, конечно, ты не станешь возражать, дело это добровольное…
— В чем дело?
— В эти последние оставшиеся дни им нужен дополнительный бетон, они хотят работать в две смены. А что? Дни длинные, ночи короткие, по-моему, дельное предложение.
— Две смены, так две смены. Для таких ребят все три! — восклицаю я, готовый исполнить любое желание этого беспокойного, живого и трудолюбивого коллектива. Язык мой говорит то, что подсказывает сердце.
— Мы точно рассчитали, дядя Мубарак, — говорит Минатулла, раскрыв свою тетрадь, — за эти дни, если, конечно, будет дополнительный бетон, мы завершим.
— А зачем по этому вопросу надо было беспокоить директора, обратились бы ко мне… — говорю я.
— Я не могу оставить склад цемента открытым, — все ворчит Труд-Хажи, — растащат. И так уже на моих плечах сто одиннадцать мешков цемента, которые неизвестно куда дел этот покойный, тьфу!..
— Давай покойного оставим в покое, — хлопает директор по плечу первого строителя в наших горах Труд-Хажи. — Отдай ключи Мубараку.
— Если только у него там все в порядке, — улыбаюсь я, — а то он может потом свалить грехи на меня, мол, там этот такой-сякой Мубарак…
— Ты что, ты что, ты за кого меня принимаешь? — взъерошился Труд-Хажи. — Да как ты смеешь?! Друг еще называется! Ты хоть раз слышал, чтоб я на кого-то поклеп наводил?
— Не слышал… но понял, что в жизни всякое случается. А цемент твой будет в целости… Давай ключи и можешь спать спокойно.
— Тогда все в порядке, — смеется воспрянувший духом Ражбадин. — А вот рубероид и смола чтоб завтра же к обеду были доставлены! Ты понял, прораб? — самым серьезным тоном добавляет директор. — Кровь из носу, но чтоб было!
— Легко сказать! — ворчит Труд-Хажи.
— Слушай, хороший ты человек, ты можешь хоть раз, хоть какое-нибудь дело сделать без ропота и возражений? Я же знаю, что ты все равно сделаешь!
— Прости, директор, привычка, — улыбается Труд-Хажи.
— Такая же, видимо, дурная привычка, как и курить эти свои «Ту-134». Ты что, все сигареты из магазина сам выкупил?