Опасное решение
Шрифт:
– А вот уж и не знаю, миленький, – язвительно ответила она. – Тебе видней! Кто это у тебя дорогие сигаретки курит?
– Сигареты?!
Изредка Александр Борисович покуривал – скорее, чтоб не разучиться, порой приходится «поддерживать компанию» для установления контакта, но чтоб самому, в одиночестве, да еще в чужом доме? Нет, не курил. А откуда у Зины такие сведения?
– А я вчера спозаранку заглянула к Дусе, а у тебя посуда немытая осталась в тазике. Видать, торопился и забыл, я и помыла, а как в ведро стала воду выливать, гляжу, а там окурок плавает. С помадой, между прочим. – Зина хитро взглянула на Саню. – Ну, сознавайся, милок, кого тайком пригрел? – и засмеялась.
– Клянусь
– А ты ведро вылила?
– Ну, а как же! Зачем же помои-то в доме держать, провоняет…
– Интересно бы взглянуть на этот окурок… жаль. Это, Зина, кто-то чужой заходил… или заходила. Кто тут у вас есть, кого я не знаю, но кому я мог быть нужен?
– И предположить не могу…
– А новые люди появлялись в станице?
– Да полно приезжих, лето ж еще не кончилось, рыбалка…Но они – туда-сюда… Да вот, покойной Дарьи сестрица пожаловала, или кто там она ей. Родственница, одним словом. Я так думаю, что дом Дашки не дает ее родственникам покоя. Детей-то у нее отродясь не было. А, говорила, какая-то родня и в Астрахани, и в Саратове… Ездила к ним не раз.
– Ездила она по другой причине… – Турецкий вспомнил рассказ Грязнова о том, как Дарья служила курьером, развозящим наркотики, чем и зарабатывала, главным образом себе на жизнь… – Не знаю, нет у меня знакомых курящих женщин – во всяком случае, в вашей станице. А вот в Москве-то – сколько угодно. Даже родимая супруга иногда «смолит».
И вдруг его чуть в жар не бросило, – не по поводу упомянутой не очень к месту супруги, нет! Неужто Алька чертова решилась? Ведь ей-то узнать, где он проживает, ничего не стоит! Там же Дуся рядом! Узнала и прискакала? Только ее сейчас и не хватает! Обрадовалась наверняка, что он тут один, вот и решила… скрасить одиночество! Ну, чертова девка!.. Но, во всяком случае, Зине знать об этом раньше времени никак нельзя…
И он сказал, что сейчас завезет ее в медпункт, а попозже позвонит, и они договорятся о дальнейшем. Так надо. А Зина и не стала возражать, у нее в медпункте, поди, очередь уже. Народ-то знает, что она ездила в Замотаевку, к врачам.
Расстались они почти официально. Выскочив из машины, на глазах у нескольких баб, ожидающих у нее приема, Зина поблагодарила водителя, будто не была с ним и знакома, и он, кивнув ей, укатил.
И снова, как и в первый раз при входе в жилище, оставленное хозяйкой, видно, навсегда уже, он почувствовал, что дом продолжал «дышать» своими характерными запахами чабреца и полыни. Но теперь Александра Борисовича охватило и непонятное чувство легкой тревоги. Оставалось одно из двух: либо поверить своей интуиции, либо наплевать на нее. Но «наплевательства» Турецкий предпочитал избегать. Опыт предостерегал.
Из трех ночей, проведенных им в станице, до отъезда в Астрахань, лишь одну он ночевал здесь, в доме, – первую. Вместе с Зиной, естественно, а потом, уступая ее просьбе, тайно перебрался к ней. Она
Обойдя весь дом, где, казалось, никого без него не было и никто здесь ничего не трогал, Турецкий вдруг обнаружил изменения. Причем неприятные. Заглянув в шкаф, где висел его спортивный костюм, он такового там не обнаружил. Стал вспоминать, не положил ли где-нибудь в другом месте? Нет, повесил в шкафу. Тогда где ж он? Весь дом обошел заново, приглядываясь уже внимательнее.
И Алевтиной здесь тоже не пахло – в прямом смысле. Ее духи он мог бы отличить сразу, у девушки достаточно устойчивые вкусы. Вот в отношении его самого, например. Вбила себе в голову, что не может жить без Санечки, и пользуется теперь каждой возможностью, чтобы «погасить» свой незамужний пожар. А у нее, видите ли, все время «пылает»! Ненормальная. Но костюм его ей не понадобился бы, уж это точно. Хотя кто знает, что она могла придумать…
Александр Борисович дрогнувшей рукой вызвал Москву, «Глорию». Если Алька «выкинула номер», ей крепко достанется! Но… она сама ответила на вызов, значит, сидела в агентстве. Она обрадовалась и затараторила обо всех последних новостях. С облегченным сердцем он остановил «поток сознания», предупредив, что чуть позже специально позвонит именно ей, чтобы подольше послушать божественный голос, по которому он так соскучился. От облегчения, что пропажа спортивного костюма дело не ее рук, Александр Борисович готов был пообещать Альке что угодно. Но это же обстоятельство указывало на то, что в доме побывал вор, куривший дорогие сигареты. И если «бычок», как подметила Зинка, действительно был в помаде, значит, сюда заходила женщина, которая и сперла костюм, – дорогой, между прочим, небось, знает ему цену. Вот же, еще в аэропорту, в день приезда, никто, ни Привалов, ни обе женщины, так и не оценили «настоящего Парижу». А эта оценила настолько, что не удержала своих шаловливых ручонок, сучка.
Турецкий пожалел, что он не оставил в доме ни одной «ловушки», чтобы теперь проверить их. В будущем нельзя забывать таких элементарных способов проверки. После этого он внимательно осмотрел и сумку, в которую наверняка тоже лазили, но там ничего, стоящего внимания, он и сам не оставил. Все необходимое, в том числе и технику, Александр Борисович захватил с собой в Астрахань, – на всякий случай, и оказался дважды прав, – она и здесь не пропала, и там помогла. Видеокамеру еще надо было бы из Москвы прихватить, но кто ж знал?
Вот обо всем этом и, в частности, о некоторых данных, полученных в результате первых его действий, он и решил сейчас поговорить со Славкой, поскольку они многое могли коренным образом изменить и в дальнейшем расследовании. А заодно неплохо бы поинтересоваться у Дуси, есть ли у нее какие-нибудь знакомые, которые могли сами проникнуть в дом в ее отсутствие? Или с помощью ключей? Ибо проводить сейчас криминалистическую экспертизу было делом «тухлым». Никто всерьез не примет факта проникновения в дом, оставшийся без хозяйки, когда здесь, похоже, и дверей-то не запирают. Разве что Зинка, походя, дверной крючок в своей комнате набросила, чтоб мать ненароком не заглянула да не увидела дочь свою в таком «разобранном» состоянии, которому позавидовал бы даже самый способный художник, работающий в жанре высокого эротического искусства.