Операция «Остров Крым»
Шрифт:
– Ты права. Это закрытое и наглухо засекреченное расследование, и если я буду держать связь хотя бы с тобой, хотя бы по телефону, советские занервничают. Под стражу меня не возьмут, но будут пасти в четыре глаза, куда бы я ни пошел, поэтому…
Да. Я тоже не хотела бы жить «под колпаком у Мюллера». Но на круг почему-то выходило, что я опять покидаю своего полковника на милость тех, от кого милости ждать затруднительно.
Он, наверное, прочел это по моему лицу.
– Будь рядом с Левкович. Ей твоя поддержка нужней, чем мне.
Он поцеловал меня и, вскинув рюкзак на плечо, сбежал вниз, к такси.
– Ваше имя.
– Глеб Дмитриевич Асмоловский.
– Звание.
– Капитан Советской армии, воздушно-десантные войска.
– Личный номер?
– Не помню. Должен быть в деле…
– Вы являетесь членом Коммунистической партии Советского Союза?
– Беспартийный.
– Каким образом вы попали в плен?
– Я был ранен в бою на горе Роман-Кош, в ночь с двадцать девятого на тридцатое апреля.
– Скажите, узнаете ли вы кого-либо из находящихся здесь людей?
Глеб узнавал. Еще как узнавал. За столом напротив сидел белофашистский гад Верещагин, одетый в самую вырвиглазную расписуху, какую только можно вообразить. Глеб даже помыслить не мог, что на свете бывает столько оттенков оранжевого и синего.
– Да, – сказал Глеб. – Это полковник Артемий Верещагин. Я его несколько раз видел по телевидению и читал о нем в газетах.
Это было далеко не все, но морда у полковника, проводящего очную ставку, была такая протокольная и такая особистская, что Глеб только плечами пожал.
– И что, это все?
– Я имею право хранить молчание.
Полковник стал цвета бордо. Верещагин смотрел на Глеба не мигая.
– Полковник Верещагин, вы знакомы с капитаном Асмоловским? – повел свою партию крымский военный юрист, рано поседевший капитан.
– Да.
– Расскажите о вашей первой встрече.
Верещагин монотонно и кратко изложил историю появления своей «психкоманды» и пребывания ее на Роман-Кош совместно с ротой капитана Асмоловского. Выглядел он так, словно три ночи не спал и три дня не ел.
– Капитан, как же согласовать это с вашим заявлением? – повернулся к Глебу крымский капитан.
– Как хотите, так и согласовывайте, – глядя в сторону, сказал Глеб.
– Можно, я поговорю с ним? – спросил Верещагин.
– Говорите, – посопев, согласился полковник.
– Наедине.
– Зачем это? – забеспокоился советский юрист.
– Давайте выйдем, – крымский капитан встал.
– Объясните мне…
– Уходите отсюда, пожалуйста! – Верещагин поднялся со стула. – Дайте мне объяснить человеку, что к чему. Вам же лучше будет. И скажите, чтобы принесли чаю…
Они остались вдвоем. Глеб подозревал, что зеркало в кабинете – одностороннее, как в кино, и советско-крымская юридическая братия наверняка продолжает наблюдать за очной ставкой.
– Они в безопасности, Глеб, – сказал Верещагин. – Ну, те, кто жив. И тема, которой ты опасаешься, подниматься здесь не будет совершенно. Тут расследуют исключительно мои действия.
– Что тебе светит?
– Не знаю… Этот человек, капитан Пепеляев, – мой адвокат. Он клянется, что я отделаюсь выбарабаниванием. Поначалу мне кроили – как это у вас называется? – «вышку», но Пепеляев не оставил от этих обвинений даже перьев. Он уже не одну задницу спас, так что я ему верю.
Принесли чай. Вернее, по здешнему обыкновению – кипяток и пакетики на веревочках.
– Победителей не судят, – хмыкнул Глеб.
– Как видишь…
– И ты, значит, покорно идешь под расстрел – ради сохранения хороших отношений между Москвой и этой… как ее… Республикой Крым?
– Под какой еще расстрел? Сохранить вам лицо – не значит потерять свое. Приговор уже известен: меня вышибут из армии с позором, предварительно разжаловав. На этом сторговались обвинение и защита.
– Что значит «сторговались»?
– То и значит. Как на базаре. Один просит сотню, второй дает двадцатку, сходятся на шестидесяти. Так и здесь.
– Ну так зачем меня-то дергать?
– А ты, Глеб, единственный свидетель с советской стороны.
– Что? – потрясенный Асмоловский подался вперед. – Иди ты! Там же тьма народу была!
– Да? И кто, например?
– Васюк…
– Убит.
– Палишко…
– Убит.
– Стумбиньш…
– Ранен, до сих пор в коме.
– Говоров…
– Не нашли.
– Петраков…
– Убит.
– Комбат…
– Занят в проекте «Дон»: новое имя, паспорт гражданина Крыма. Вызывать не будут, это вопрос принципиальный.
Глеб матюкнулся.
– Солдаты…
– Те, кто общался с нами достаточно плотно, будут молчать. И ты знаешь почему. Так вот, мы получим приговор по самым низким ставкам, если будем хорошо себя вести. Если процесс пройдет быстро и чисто. Это честная сделка: обвинение не потеет, получая доказательства, но за это не будет рыть нам могилу.
– Этот полковник – он от обвинения?
– Товарищ Гудзь? Нет, он просто советский наблюдатель. Прелесть ситуации в том, что крымцы все должны сделать сами.
– Это он меня откопал?
– Конечно. И возлагает на тебя огромные надежды с тех пор, как узнал, что я тебя ранил.
Глеб пригубил чай.
Дело, конечно, не в самом Верещагине. Он был и остался врагом, он наделал много горя советским людям, да и своим тоже.
Дело в том, что если бы Глеб оказался на его месте – скорее всего, он поступил бы точно так же.