Операция «Остров Крым»
Шрифт:
Потом поставил на зацепку ногу и сделал первый шаг…
Он двигался не спеша, не суетясь, просто взял хороший темп и держал его. Преодолев порог страха, порог усталости, порог боли, превратив все свое существо в движение, он поднимался вверх, откровенно наслаждаясь безрассудством риска, бессмыслием усилия, чистой поэзией грубой физиологии…
Ветер слизывал с голой спины пот, подхватывал и рассеивал легкие облачка магнезии, ветер пытался создать иллюзию полета. Ветер был в хорошем настроении и не злился на единственного человека, посягнувшего на его вотчину. А когда человек, эта непостоянная игрушка, оказался на вершине, ветер, в последний раз взлохматив ему волосы, унесся прочь – играть с парусами на море. Человек, еще не в силах наслаждаться своей победой, лежал на вершине лицом вниз, пережидая внезапный приступ лихорадочной дрожи, и думал, что эта затея была несусветной глупостью, но, пожалуй, не большей, чем все, во что он ввязывался за последнее время.
Напряжение отпустило, и Артем, перевернувшись, сел. По левую руку от него утопали в зелени виллы Нового Света, по правую вдалеке чернели развалины Генуэзской крепости и растворялся в синеватой дымке Алчак-Кая. И дивному лету на излете никакого дела не было до того, кто в очередной раз сыграл с жизнью в «чет-нечет». И этот день нисколько не огорчился бы, став последним днем Артемия Верещагина.
Он сидел, уткнувшись головой в колени, измотанный, выжатый досуха, прислушиваясь к звенящей радости, нараставшей внутри. Как раз то, чего он хотел. Один человек и одна скала, один шанс из одного, одно «да» на одно «нет».
Он снова лег – уже на спину, глядя прямо в небо, растворяясь в нем. Это небо было наполнено кем-то, и его дыхание ощущалось здесь, на вершине, очень ясно. Он нечасто слышал это дыхание здесь, в Крыму, но в Гималаях и в Альпах – каждый раз.
– Non nobis Domine… Sed nomine tuo da gloriam… – прошептал Артем.
Кто-то не ответил. Он никогда не отвечал. Если бы не его ровное, глубокое и медленное дыхание, Верещагин, может статься, и не верил бы в него.
Он снял скальные туфли и пошел вниз по тропинке на пологой стороне горы. Вниз, где ждал Шэм с мотоциклом.
Он не заметил человека, наблюдавшего за восхождением в бинокль с обочины дороги. И Шэм не заметил тоже.
Тот, кто наблюдал, был недоволен собой. Перехватить бы этого верхолаза там, на горе, в последний момент подъема, – один пинок ногой, и готово. Упустил момент. Ну да. Упустил. Виноват. Но ведь объективные обстоятельства. Сандыбекову хорошо, у него «Харламов», зверюга. А что у нас? Рентакаровский «мерсючок» семьдесят лохматого года выпуска. Пойди угонись на таком за «Харламовым». Пришлось импровизировать.
…Это случилось у поворота на Отуз. Вот впереди ехал мотоцикл – а вот он слетел с дороги, не вписавшись в поворот на слишком большой скорости… А сбросить скорость не смог. Тормоза не в порядке. Чаще надо проверять.
Авария произошла метрах в двухстах впереди. Он подъехал не спеша – случайный свидетель. С натурально озабоченным видом вышел из машины и осмотрел склон. Ясным лунным вечером откос просматривался отлично. Вон темнеет что-то, похожее очертаниями на тело. В самом низу, на камнях, валяется развороченный «Харламов».
Он медленно начал спускаться, когда к месту аварии подъехал еще один, действительно случайный свидетель – трак с надписью «Джуси-Кола» во весь борт…
Не везет.
– Что случилось? – Из кабины выпрыгнул крепенький водила.
– Чертовы байкеры, – он кивнул, показывая на склон. – Кажется, двое свернули себе шею.
– Шайт… Нужно спуститься, глянуть, есть там кто живой или нет.
– Вызовите emergency. Я врач, каждая минута на счету.
Водила убрался в кабину.
Они лежали рядом, так что сверху казались одним темным пятном. Первый был еще жив, но взгляд профессионала отметил: долго не протянет.
Опустился на колено, снял шлем. Темные волосы, красивое узкое лицо залито кровью… Унтер Сандыбеков.
Подстраховаться. Быстрое движение рук, хруст позвоночника.
Второй двигался. Пытался. Глухие стоны перешли в довольно внятное бормотание.
– To earn you freedom…
– Не повезло тебе, парень, – тихо сказал наблюдатель, обхватывая ладонями его голову.
Тот попытался вырваться, разлепил залитые кровью глаза и совершенно отчетливо сказал:
– A seven-pillared worthy house…
– Тихо, тихо, – успокаивающим тоном, как ребенку, сказал он.
Что-то внезапно грохнуло и со страшной силой ударило в плечо, отшвыривая назад, на камни. Он попытался встать, но пригвоздила боль.
– Сука! Падла!!! – заорал он. – Да ты что?!. Ты что?!
В лицо ему смотрел сорок пятый калибр. Верещагин стрелял с левой, согнув ногу упором для руки.
– Эй! – крикнул водила. – Бегите, сэр! Это джанки! Психи!
Он и сам был не прочь убраться. Зажимая раненое плечо рукой, поковылял вверх по склону. Второй выстрел взметнул пыль в полуметре справа, третьего он не услышал.
– Полиция! – надрывался в микрофон водила. – Полиция, трасса Е-17, за Отузом! Проклятый байкер застрелил врача!
И опять был жаркий полдень, и пыль, и пот стекал между лопаток, впитываясь в рубашку и пиджак… Верещагин мог не ходить на похороны. Сломаны нога, левая ключица, три ребра – уважительная причина. Но он пошел.
Все помнилось урывками. Женщины в глухих черных одеяниях и татарских платках. Длинноногая девушка в черном платье и шляпке с черной вуалью. Кэт. Катя Филиппова. Полковник Кронин. Полковник Ровенский. Барлоу. Володька в инвалидной коляске и его врач – поручик Маковеева. Дженис. Мулла. Какое-то изречение из Корана вместо RIP – а если бы все вышло по-честному, эта cтандартная солдатская могильная плита украсилась бы именно RIPом, и не мулла, а отец Андрей читал бы над могилой…
Он не верил, когда ему сказали в полиции. Не верил, когда сообщили по телевидению. Все было наоборот. Это не он, а Шэм удержался на мотоцикле лишние двадцать метров, соскользнул не вперед, а назад, и пришел в себя на каменистом откосе с полным крови ртом. Это не Шэму, а ему свернули башку, как цыпленку.
Это нечестно. Это все чертовски нечестно…
– Арт, вам не за что себя казнить. Он был обречен. Множественные разрывы внутренних органов, травма черепа… Вы бы его не спасли…
Он мучительно пытался вспомнить имя и вспомнил: полковник Казаков. Друпи.