Опыт воображения. Разумная жизнь (сборник)
Шрифт:
— Тогда больше ее не приглашай, — Ангус улыбнулся жене. — Кто бы мог подумать, когда я забирал тебя со школьной скамьи, что ты превратишься в такую мудрую особу.
— Ну ладно, Ангус. Ох, дорогой. Если бы только она уехала.
— Но в конце концов ей надо будет вернуться в школу. А если уж ты совсем не находишь себе места — намекни раз-другой или попроси Мэбс.
— Мэбс не станет.
— Тогда терпи до конца. И, как я тебе сказал, больше не приглашай. А ты не преувеличиваешь? Ей же только пятнадцать. В двадцать Космо не способен долго
Милли посмотрела на мужа. „Он все это оставляет мне“, — подумала она.
— Я должна сделать вежливый жест — написать матери Флоры. Ей будет приятно узнать про дочь от кого-то еще, а не только из школы.
— Не помню, чтобы мне понравилась эта пара — и женщина, и мужчина. Они совсем не интересовались ребенком, они полностью были поглощены друг другом. И что же — девочка совершенно невежественная и наивная, она едва ли скажет, кто у нас премьер-министр. Но манеры хорошие.
— Но она прекрасно впишется в общество в Индии, — Милли посмотрела на руки.
Ангус поднял глаза.
— Ты раньше так не беспокоилась.
— Дети были меньше, дорогой, а теперь я в тревоге. С тех пор как Мэбс почти… ну хорошо, с этим все ясно. Я ведь хочу как лучше для них.
— Жизнь была не такой сложной, когда они были детьми. — Ангус встал. Потом взял жену за руку, наклонился и поцеловал ее груди, бормоча по-французски:
— Какие миленькие штучки.
— Твои усы колются и щекочут. — Милли погладила его по голове.
Ангус ласково натянул шаль жене на грудь.
— Ты замечательная жена и прекрасная мать, — сказал он. — Бесценная жена. Ты слышишь это, Бутси? — Он ткнул собачонку, и та громко заворчала в ответ.
— Не дразни ее, дорогой, — сказала Милли, как говорила каждое утро. — Будь добр, дай мне бумагу и ручку. Я напишу несколько писем, перед тем как встану.
Ангус, насвистывая, направился вниз по лестнице.
Космо действительно все время наблюдал за Флорой. Когда они с Хьюбертом окружили ее в воде и он поцеловал девочку, ему очень хотелось сделать это еще раз. Те секунды, что он целовал ее в губы, а Хьюберт — в шею, она, отбиваясь ногами, ударила его в живот и невзначай прошлась ниже, что ужасно возбудило его: этот удар, который мог вызвать боль, вода превратила в подобие ласки. Случайной и бессознательной.
А когда они с Хьюбертом вопили: „Моя добыча! Она моя!“, в этом не было ничего нового, так же они вопили с Мэбс или Таши, играя. Но после поцелуя и удара Космо ощутил в себе что-то иное. Он захотел добыть Флору, но это оказалось трудным делом. Сначала игра в сардины — в присутствии сестры и Хьюберта, и все, что он мог сделать, — это обнять ее за шею и положить голову к себе на плечо, она при этом отодвинулась от него. А потом что-то случилось у них с Хьюбертом, и она насторожилась, так что его надежда притиснуть ее в углу не осуществилась. Он рыскал в темноте и не мог найти Флору.
И только много лет спустя она призналась, что мошенничала —
В танце было неприлично целовать ее на виду у всех; казалось, когда Флора кружилась с Нигелом и Генри, она чувствовала себя свободней, чем с ним или с Хьюбертом. Он подозревал, что Хьюберт что-то натворил, но не стал интересоваться. Слегка озадаченный, Космо решил подождать момента поудачнее.
Он брал удочку и шел на реку, миновав несколько отмелей, забрасывал блесну, воображение рисовало Флору в разных эротических сценах: ее длинные ресницы щекочут его щеки… и наконец он сжимает ее обнаженное тело так страстно, что исчезает все на свете, остается лишь одно сладкое желание. Весьма опытный сексуальный фантазер, Космо, как и большинство его сверстников, был невинным и мастурбировал, что приносило ему разочарование.
Другой преградой была Мэбс вместе с Таши, проводившая много времени с Флорой, так много, что ему казалось, Флора для нее ширма. Если Таши исчезала с Генри на романтические прогулки, Мэбс, вместо того чтобы делать то же самое с Нигелом, держала при себе Флору, и девочка стала постоянной частью троицы, недосягаемая, как канарейка в клетке.
Как-то днем Космо повернул за речной изгиб и увидел Флору. Она сидела на берегу, обхватив колени руками и уставившись на воду. Он остановился, осмотрелся, желая увериться, что с ней никого нет, прежде чем сел рядом. Она испуганно взглянула на Космо.
— Я уйду, если ты хочешь побыть одна.
— Нет, — сказала она.
В омуте плавала форель, хорошо знакомая Космо. Дважды он цеплял ее на крючок. Она выросла, стала очень хитрой.
Он хотел показать ей рыбу, но подумал, что если Флора ее уже видела, то ни к чему, а если еще нет, то, может, ей неинтересно. Космо сидел, прислушиваясь к шуму реки, порханию ласточек, сновавших с берега на берег, и отдаленному стрекоту жатки.
Флора вдруг сказала:
— Это мне очень трудно.
Не зная, о чем она думает, Космо спросил, не поворачивая головы, наблюдая за рыбой:
— Что трудно?
— В школе все девочки рыдают по своим родителям. По матерям. А я даже не знаю, как это, и если одна начнет плакать — за ней другие. Иногда все общежитие тонет в слезах. Может, я странная какая? Я не плачу. Как-то раз пыталась. Лежала в темноте и говорила себе: „Я хочу к маме, хочу к маме“. А на самом деле я не хотела к ней. Я не могла выжать из себя ни слезинки. И мне было так стыдно.
Космо подтянул колени к подбородку и уставился на форель, она плавала в футе от него, в воде цвета холодного пива. Хвост и плавники трепетали, а сама она замерла у камня.
Флора продолжала:
— Конечно, я всегда знала, но здесь, в Коппермолте, я увидела, как вы любите отца и мать, как они вас любят. Я убедилась в этом. Я не люблю ни мать, ни отца. Иногда я их просто ненавижу. — Космо вспомнил рассказ Хьюберта про то, как Флора входила в море. — И однако, — сказала она, — вы не до конца счастливы. И я не могу понять почему.