Оракул
Шрифт:
– Отец очень стар, ему нельзя волноваться, – предупредила Элиза.
– Сколько же ему лет?
– Триста сорок.
Хорст присвистнул:
– Да, уже не мало! Не беспокойтесь, фройляйн, ваш батюшка проживет еще дольше, если проявит благоразумие, свойственное пожилым людям. У меня есть приказ фюрера доставить вашего отца в бункер рейхсканцелярии, а мой долг повиноваться приказам.
– Хорошо, тогда у меня тоже есть приказ: пусть ваши люди уведут собак, – с вызовом ответила Элиза. – В замке много редких зверей.
– Я догадался, что вы любите своих животных: лебедей, фламинго, белых единорогов?
– Единорогов?
– Это очень просто… Ваш замок стоит на краю Герцинианской дубровы. Когда-то я был молод и наивен и тоже верил в чудеса. В Герцинианском лесу некогда охотился сам Юлий Цезарь. Я читал его «Записки о галльской войне». Где-то здесь, на берегу Эльбы, он встретил белого зверя с рогом посреди лба.
– Единороги встречаются только в сказках, – поправила его девушка.
– Да! И я прочел их множество. Единороги влюбляются в белокурых дев и бескорыстно служат им. Так чистый и благородный зверь поклоняется чистой и благородной расе смертных, – Хорст продолжал болтать и «вить веревку из песка», внимательно разглядывая странный сад, двор заброшенного замка, солнечные часы со странными знаками на постаменте и замшелую чашу мраморного фонтана.
Постукивая деревянными башмаками и зябко кутаясь в платок, девушка вела его по мощеной дорожке к маленькому флигелю с широкой кирпичной трубой и островерхой готической крышей.
Невзирая на ранний час, внутри флигеля кипела странная работа. В маленьких окошках мелькало разноцветное пламя, похожее на далекие вспышки сигнальных ракет или всплески салюта. Скрипнула старинная дубовая дверь, и в лицо Хорста повеяло свежим ветром с тающего ледника. Следом за Элизой он спустился по узким крутым ступеням. Изнутри подвал напоминал снежную пещеру, обдутую первым весенним теплом. Маленькая комнатка была заставлена стеклянной посудой. В широких вазах и чашах лежали глыбы дымчатого льда. Звенела хрустальная капель. Светлая, прозрачная жидкость переливалась в трубках, закрученных наподобие бараньих рогов, вскипала в колбах, стоящих над спиртовыми горелками, и капля по капле сочилась в прозрачные чаши и фиалы, где под действием тепла вновь возгонялась по хрустальной паутине под самый потолок. Водяные струи сплетались в сложный узор и омывали ледяной кристалл, похожий на округлый кусок горного хрусталя. В лед были вморожены золотые и серебряные нити, похожие на хитрые арабески или даже буквы. У окна, ближе к свету, выстроились стеклянные шары с юркими рыбками и водяными растениями. В старинном камине, похожем на бутылку с узким горлом, догорали дрова. Сгорбленный старик ворошил кочергой обугленные поленья. Он был одет в одежды шестнадцатого века – черный шелковый плащ с бобровой оторочкой, такую же шапочку, полосатые чулки и кожаные домашние туфли. Рядом с ним переступал на длинных узловатых лапах розовый фламинго, изрядно полинявший и потрепанный.
– Отец, – позвала Элиза, но старик даже не обернулся, должно быть, он был глуховат.
Хорст щелкнул каблуками. Старик медленно повернул голову и уставился на него, подслеповато моргая. «Да, триста лет – это вам не шутка», – не без злорадства подумал Хорст и щегольским жестом поднес руку к козырьку:
– Уважаемый, вам придется проследовать со мной. Фюрер желает лично познакомиться с вами и изучить ваши достижения.
Фламинго по-змеиному выгнул шею и сердито затрещал клювом.
– Успокойся, Феникс, ты удивлен, что моя скромная персона все еще интересует фюрера?
Фламинго возмущенно захлопал крыльями по тощим бокам, блеклые перья осели на черный мундир Вайстора.
– Я и сам немного озадачен, – продолжал старик. – Должно быть, герр Адольфус, запамятовал, что мы уже встречались…
Хорст сцепил руки за спиной и, покачиваясь на носках, процедил сквозь зубы:
– Уважаемый, мы теряем драгоценное время. Через два часа коммунисты начнут бомбить Берлин.
– Да, не хотел бы я очутиться по соседству с русскими асами, хотя с другой стороны – это самый прямой путь на небо. Уж кому-кому, а мне туда давно пора, – проворчал старик.
– Я жду. Поторопитесь.
– Будьте покойны, мастер Сандивогиус не заставит ждать самого фюрера!
Хорст вышел из флигеля. Позади него скрипнула дверь, пахнуло прохладным ветром и что-то мягко коснулась его рукава. Он резко развернулся на каблуках, так как не любил сюрпризов за своей спиной. За спиной стояла Элиза.
– Что вам угодно, фройляйн?
– Позвольте мне сопровождать отца, – робко попросила девушка.
– Ваша дочерняя забота внушает уважение, – не скрывая радости, ответил Хорст. – В самолете есть свободное место. Вы можете следовать с нами. Однако вынужден напомнить вам, чем вы рискуете, – добавил он с назидательной ноткой в голосе. – Берлин бомбят коммунисты и англичане.
– Но ведь там бывает и затишье, – ответила девушка.
Элиза вернулась во флигель уже переодетая для дороги. Белокурые волосы, заплетенные в косу, короной окружали ее голову. Простое синее платье с белым галстучком под горлом напоминало матроску, такие платья носят провинциальные гимназистки.
Девушка помогла отцу снять прожженный в нескольких местах балахон, и мастер Сандивогиус оказался в старинной рубашке с кружевным воротником и тесемками на запястьях. Казалось, что старик только что покинул раму старинного портрета. Хорст с неожиданным интересом наблюдал за его приготовлениями. Стоя на коленях, Элиза достала из-под скамейки в прихожей тяжелые туфли с серебряными пряжками и, все так же стоя на коленях, помогла отцу обуться. Хорст рассеянно смотрел на переливы синего шелка, представляя себе ее тело под платьем. Женское тело на войне – самый желанный трофей, и война уже давно обратила его в зверя, злобного и чуткого. Если пищи было много, он ел жадно и до отвала, но потом мог подолгу голодать. Вожделение тоже приходило острыми спазмами и после надолго оставляло его. За шесть лет войны он так и не успел жениться, хотя после двадцати пяти лет каждый эсэсовец был обязан завести семью или сделать матерью здоровую немецкую девушку.
«Она белокурая, с голубыми глазами и высокого роста, – рассеянно думал Хорст, – пожалуй, из фройляйн Элизы со временем получилась бы хорошая немецкая мать…»
Он припомнил подробности последней «чистки в верхах». Зная, как преклоняется фюрер перед немецкими матерями, кое-кто из руководства рейха тайно приписал себе сирот из городских приютов. Когда обман раскрылся, все мошенники были расстреляны.
Его пространные мысли оборвал рядовой от инфантерии – рыжий великан с туповатым лицом. Он неожиданно появился в дверях за спиной у Хорста.