Оранжевое небо
Шрифт:
И все-таки иногда с такой силой тянуло порвать, устранить эту преграду и дать выход чувствам, рвущимся наружу, что они вдруг переставали встречаться. Сигнал обычно подавала она. Женщина всегда в таких случаях проницательнее, тоньше, сильнее. Он страдал, боялся, что она охладела, но все-таки внутренним чутьем понимал и признавал ее правоту. И был благодарен. И был счастлив. Боже, как он был счастлив той весной!
И как он мог... как же он мог... Господи!
Господи, зачем мы встретились потом, спустя много лет? Зачем, Господи, ты дал мне увидеть, что может сделать жизнь с человеком... что один человек может сделать с другим... Господи, владыко живота моего...
– Чего тебе надобно, человече?
– Кто Ты?
– Я Тот, к кому ты обращался.
– Разве Ты есть?
– Я есть у тех, кто верит.
– А кто не верит?
– Те про Меня не знают.
– Ты помогаешь тем, кто верит?
– Помогает вера, а не Я.
– А почему среди тех, кто верит, одним хорошо, а другим плохо?
– Вера дает силы перенести горе, а уберечь от горя не может. Один человек потерял кошелек с деньгами, а другой нашел. Одному радость, другому слезы.
– А кто не верит, тому труднее перенести горе?
– Спроси у тех, кто не верит.
– Они не могут этого знать.
– Не могут.
– Но они могут без веры. Значит, можно человеку без веры?
– Выходит, можно.
– А тогда - зачем вера?
– Спроси у тех, кто верит.
– Я спрошу у Тебя - зачем Ты?
– А я спрошу у тебя - зачем ты? Зачем ЗЕМЛЯ? Зачем МИРОЗДАНИЕ? Зачем ЧЕЛОВЕК?
– Вопросы. Вопросы. А может, ни к чему они? Может, нам и не надо искать во всем смысл? Не надо тратить на это время, силы, жизнь? Может, нам просто - жить?
– А что такое - просто жить? Пить, есть, спать, справлять нужду, любить?
– Ну, и что? Разве это не прекрасно само по себе?
– Само по себе... Когда это само по себе, человеку почему-то всегда все мало, ему хочется больше... и больше... и больше... Больше пить, больше есть, больше спать. Еще больше пить, еще больше есть, еще больше спать. Он теряет границу, предел, не видит конца-краю. Но это не бесконечность. Это бессмыслица. Вот тебе и прекрасно само по себе.
– Значит, искать смысл?
– Искать! Иначе - зачем ты?
Прибрежный песок: мягкий и теплый, прилипает к телу, приятно скребется, лезет в волосы, в рот, хрустит на зубах. Интересно, сколько каждый курортник проглотил этих песчинок? Сколько унес на себе? А его все не убывает. Его все так же много, как и тогда, когда курортников вообще не было. Сюда приходили люди и искали в песке янтарь. Терпеливо, неутомимо перебирали песок. Песка было много, а янтаря мало. Поэтому за янтарь давали деньги. Деньги дают за то, чего мало. Приятно иметь то, чего мало. Чего нет у других. Если бы песку было мало, то за него тоже платили бы деньги. Но его много. Слишком много. Из-за него трудно находить янтарь. Камушек, поймавший кусочек солнца. Кусочек вселенной. Заглянешь в него - и на тебя падает свет вселенского разума. Тонкий желтый лучик. Ах, как хочется найти такой камушек. Всем хочется. Но на всех все равно не хватит. Зато можно найти что-нибудь другое. Например, бутылочные стеклышки, отшлифованные морем. Они тоже красивые, бывают разных цветов, размеров и форм. Попадаются очень интересные. Все втянулись в эти поиски. Решено: вернутся домой, заведут аквариум, а дно устелят этими стеклышками. Если сделать подсветку, получится очень красиво.
Жизнь на море приобрела смысл.
Стало меньше споров и ссор. Наташка нашла редкостное стеклышко - по форме настоящее маленькое яичко. Лесик лопается от зависти и с упорством крота роется в песке.
– Дети, марш в море!
Но и там, в море, они тоже копаются. Азарт соревнования. Кто найдет больше и лучше?
Наташка - счастливица. Наташке всегда везет. Она знает, что всегда победит. И держится, как настоящая королева. Все остальные - ее поданные. Забыла дома надувной мяч и спокойно приказывает хозяйскому мальчику: "Андрюша, сбегай, принеси". Тот послушно идет. Вчера хозяйка попросила его: "Андрюшенька, сходи к соседке, возьми у нее прищепки". Даже головы не повернул. "Пусть Ленка сходит". Так и не пошел. Всего-то десять лет молокососу, а уже понимает разницу: то просила женщина, а то просто своя бабка.
Интересно за ними наблюдать. Мордахи у всех разные, а когда несутся в море или вылезают обратно, кажутся такими одинаковыми, что можно спутать кто из них кто. Это от удовольствия. Каникулы!
А куда ушли его каникулы? Остались там, в отцовской деревне, где и сейчас еще живут старики - бабушка Липа и дедушка Иван. И пишут: приезжай, плохи стали здоровьем, но корову пока держим, так что попотчуем тебя еще парным молочком. И крынка твоя с додочком еще жива, бережем...
– Бабушка, как мне не хочется от тебя уезжать! Почему каникулы такие коротенькие?
– Что же делать, родимый? Так уж заведено: праздник отлетит, а работа уж стоит, дожидается, и никогда ее всю не переделаешь. Всю жизнь так. Вот и твоя пора пришла, Егорушка.
Он уже давно перерос свою бабушку, а все равно, когда прижмется к ней, вдохнет ее особенный деревенский запах, чувствует себя маленьким и слабым. Бабушка любит его безмерно, любуется им, сует самые сладкие кусочки. После того, как арестовали отца, ее первенца, которым она гордилась, который удался ей больше всех, она перенесла всю свою нежность на внука. Своих деревенских внуков она тоже любит, и пестует, и обихаживает. Но его заметно выделяет среди всех. Может, потому, что он только гостит у нее, а, может, и еще почему. Вообще запасы любви у нее неисчерпаемы. Ни одного ребенка хоть свой, хоть чужой, она в обиду не даст, каждого обласкает. Она совсем не похожа на его городскую бабушку, на Марию Николаевну. Когда они вместе, они так странно глядятся. Две сватьи. Чопорная барыня, которая уже давно не барыня, которой пришлось и работать, и готовить, и стирать, и мыть полы, а все равно вид такой, словно ждет: сейчас лакей выскочит и крикнет: "Карету барыне!" Куда до нее бабуле Антосе, а ведь вроде обе - из одной среды вышли. Мать и дочь. А тут и вовсе: исконная крестьянка, огрубелые, шершавые руки, лицо и шея с темным, несходящим загаром, на голове аккуратный белый платок в мелкую крапинку, повязанный "домиком".
Еще до войны, пока они с мамой жили у бабули Антоси, Мария Николаевна вышла замуж. Ее новый муж был тоже "из бывших", но теперь работал технологом на парфюмерной фабрике. С Марией Николаевной они сошлись на почве любви к хорошим манерам и французским духам, которые они когда-то нюхали. Егор жил у них в войну, потому что маму сразу мобилизовали и послали врачом во фронтовой госпиталь. Он чувствовал себя нелепо лишним в том старомодном салончике, в который играли эти два пожилых человека. Обходительный, заботливый парфюмер безмерно раздражал его ежедневными расспросами о самочувствии Марии Николаевны, своими бесконечными - "не дует ли ей от окна, не подать ли шаль, не притворить ли дверь, не придвинуть ли лампу, не мешает ли ширма..." А уж когда он принимался читать ей стихи нараспев и закатывая к переносице глаза, ему хотелось взять молоток и тюкнуть ему по лысому кумполу. "О тихий Амстердам с певучим перезвоном старинных колоколен..."
Он удивлялся бабушке, что это могло ей нравиться, но молчал, потому что с Марией Николаевной не поговоришь откровенно. Бабуля Антося говорила: "По характеру она в отца своего пошла. А по душе - нет. У него внутри огонь пылал, от него к людям жар шел. Он и сам сгорел в этом огне. А она... Когда я вернулась в Россию, позвала ее: "Марысенька", она голову вздернула и отрезала: "Мое имя русское - Мария". Не вышло из нее Марысеньки..."
Бабушка Липа вряд ли любила Марию Николаевну. Но она всех принимала такими, какие они есть. Хороший ли, плохой человек - со всеми была ровной, никого не корила, не поучала. Если кто позволит себе при ней лишнее, она скажет только: "Нехорошо ведь эдак-то". И это сразу действовало. Люди словно стыдились открывать перед ней дурное. Приезжая в город, бабушка Липа оставалась такою же, какой была у себя в деревне, так же сидела, чуть пригнув плечи и опустив на колени неподвижные руки, так же крестилась после еды. Мария Николаевна заметно ее уважала, при ней старалась вести себя проще, прятала излишнюю манерность и даже Егора не звала Гогочкой, а просто, как мать и отец - Гошей, Гошкой.