Оранжевое небо
Шрифт:
Образ мужа всплыл в памяти и улегся на свое законное место. Выхоленный, гладко выбритый, белокожий, всегда выдержанный, иронично-снисходительный, спокойный. Даже тогда, когда отказы жены следовали слишком часто. Что ж, если жена капризничает, не надо настаивать, надо проявлять терпимость, пусть это будет ее маленькой привилегией. Женщинам всегда хочется иметь свои маленькие привилегии. Что касается его, то... у него завтра дела, дела, дела. Большие дела. Большие цели. Очень большие.
Незнакомец зашевелился, не открывая глаз, стал шарить рукой, что-то ища.
– О, не убивайте меня!
– улыбнулась женщина.
И он вмиг вспомнил все.
– Мадам! У меня нет слов! Я слышал, как вы говорили с этими гончими. Но я уснул... Как провалился. Простите!
– Все хорошо. Они ушли.
– Но...
– Прислуга? Ко мне никто не входит, пока я не позову.
– Нет, я не о том. Вы... как же вы? Вы не спали?
– У меня еще будет время.
– Она снова улыбнулась.
Он смотрел внимательно и серьезно.
– Скажите, а мне это не снится?
– Да успокойтесь же.
– Это не так просто. Меня преследуют вторую неделю. Если бы не вы... Знаете, я поляк, а в Польше не любят русских. Ненавидят. Вы знаете за что. Но там не знают русских женщин. А я знаю.
– Вы были в России?
– Где я только не был! И когда я услышал вдруг ваше пение... этот голос... словно с неба. И теперь... ваше милое лицо... улыбка... О!
Он вдруг резанул ее острым, пытливым взглядом. Она вздрогнула. И оба замерли. Оба поняли. Она увидела, как загорелись его глаза. И опустила свои. Он понял, что это - да. Протянул руки... И больше уже ни о чем не думали - ни он, ни она...
А когда они очнулись, им показалось, что прошла целая вечность. Что они давно знают друг друга. Что они самые близкие люди на земле. Что не сегодня ночью свела их судьба, а неведомо когда. Просто прошлое было ожиданием, а теперь наконец-то случилось то, что должно было случиться. И не было смущения, не было неловкости. Словно не согрешили они. Словно не была она благовоспитанная дама, а он случайный прохожий.
Они лежали молча. Приходя в себя. Переживая возникшую близость. Оглушенные внезапностью и остротой этой близости. Потом он сказал:
– Нет, этого не может быть. Наверное, эти жандармы все-таки убили меня, и я очутился в раю. А вы ангел.
– А может, и меня они убили?
Он повернулся к ней, погладил волосы, брови, провел рукой по лицу.
– Нет, вы живая. Настоящая, земная женщина. И ангел ничто в сравнении с вами. Боже, за что мне такая награда! Верно, Он сжалился надо мной. А вы... вы не сердитесь?
Он опять пытливо взглянул ей в глаза, и опять ее глаза все сказали ему без слов.
– Вы так красивы, так пленительно красивы. И еще вы юны. Вас любят. Вы привыкли к любви. А я отвык от женщин, которых можно любить. Как вас зовут?
– Антонина. Тося.
– Антося.
– Он еще раз повторил на свой лад, словно лаская: - Антося. Я унесу с собой ваше
– Янек... Янек...
– Антося...
И снова ласки. То нежные, то бурные. Она и не знала, что бывает такой огонь. Это продолжалось и продолжалось...
Утром она отпустила прислугу, сходила на почту, послала мужу телеграмму, что она едет к нему и чтобы он ее ждал. Потом вернулась, и были еще три дня и две ночи. А на третью ночь он ушел.
Расставание было трудным и мучительным. Он все смотрел ей в лицо, вглядываясь в каждую черточку, любуясь и словно стараясь запечатлеть навсегда, чтобы унести в свои скитания. И без конца, как заклятие, повторял ее имя.
– Антося... Антосенька...
Нежно и страстно, с мольбой и с бесконечным отчаянием.
– Я приду к тебе, Антося. Жди меня там, в России. Если буду на свободе, если меня не убьют, я приду. Никакие препятствия меня не остановят. Не знаю когда, ничего не могу обещать, только ты знай: отныне я живу ради нашей будущей встречи. Если она не произойдет, значит я не смог, значит, что-то случилось. Но... не может же так быть, чтобы мы больше с тобой не увиделись! Не может так быть! Антося... мне надо уходить. Больше оставаться нельзя. Меня ждут... Прости меня, ради бога, прости. И помни. Умоляю - помни. Обещай мне!
Тук-тук-тук. Что это? Что это стучит? Сердце? Так громко? Тук-тук-тук. О боже, да это стучат в дверь! Кто там? Полиция?
– Можно войти?
– Нельзя!
– Доктор разрешил мне...
Этого еще недоставало! Посетитель! Он же просил никого к нему не пускать. Какого черта!
– Здравствуй, Инкьетусов! Ты уж не злись, я очень просил. Понимаешь?
– А, собственно, кто вы?
– Я? То есть... Разве ты не узнал меня?
– Уж извините, не узнал. И потом... где тот поляк?
– Какой поляк?
– Ах да, он погиб на баррикадах.
– Кто погиб?
– А вы-то кто?
– Ну как же? Мы когда-то вместе работали в газете.
– Вы путаете. Это был не я. У меня совсем другая специальность.
– Я знаю. Но два года...
– Два года? Нет, у них было больше... почти десять лет. Когда было восстание в Лодзи, в каком году?
– Я не помню.
– Вы ничего не помните. Зачем же вы пришли?
– М-м... видите ли...
...И опять кольнет доныне неотпущенной виной...
Интересно, как он выпутается из этого дурацкого положения?
– Видите ли... м-м...
– Вижу. Чужой человек ворвался ко мне в палату и пытается мне доказать, что я - это не я.
– Да нет же, напротив...
– Что я делал то, чего я не делал. Что у меня были друзья, которых я забыл, а они меня помнят. И что будто бы когда-то в прошлом мы пережили что-то общее и это прошлое было не так уж плохо...
– Ну да, ну да!
– Но этого же не было.
– Но как же? Мы же так дружили...