Оранжевое небо

Новикова Светлана

Начинал счастливчик следователем. Вел дела репатриантов, бывших пленных. Это было перспективно. Правда, работы было много, особенно ночами. Поначалу долго возился с упорными, раздражался, а сверху давили и тоже раздражались. Приходилось прибегать к разным способам, в том числе и к самым грубым, чтобы сломить упрямство. Однажды весь вспотел, душно стало, и он открыл окно. А упрямец подскочил - и туда, вниз. Кабинет был на третьем этаже, а внизу бетонный двор. Думал, осудят за такое дело, а вышло наоборот - похвалили. С тех пор стал он повторять этот трюк и заметил: при открытом окне самые упорные

легче раскалывались. Действовало оно на них, как вид могильной ямы. Вроде быстрее понимали, что одна дорога перед ними и нет никакого смысла запираться. Сам он стоял при этом начеку и ловил за шкирку. После попытки выброситься дело можно было считать законченным. Теперь он полюбил упорных. Каждый допрос стал походить на интересное состязание. Он даже завел блокнот специальный, куда вносил имена самых сильных своих противников и напротив ставил крестики - для сравнения, кто из них дольше продержится. Несколько фамилий обвел красными кружками и вспоминал о них с особой приятностью. Эти были не только упорные, а еще и гордые, держались высокомерно, губы искусывали в кровь, а все-таки и они сдались в конце концов. Слабаков же, которые сразу с готовностью подписывали все, что он им подсовывал, этих он презирал и никогда не вспоминал. Все они были для него на одно лицо. Не вспоминал он также и тех, которые так и не сломились. Но их было мало, единицы...

Дальше карьера его пошла быстро, и он высоко бы взлетел, не попадись на его пути одна странная личность. Услыхал он о нем от своих надзирателей, и взяло его любопытство, и велел он привести его к себе.

– Говорят, ты разводишь религиозную пропаганду?

– Пропагандой занимаются политики. Я же говорю людям слово правды. Кто имеет уши, тот услышит.

– Ты поп, что ли?

– Человек я. И говорю не потому, что удостоен сана или как вы - по приказу, а потому, что избран я.

– Это как же - избран?

– Избран быть среди самых обездоленных - и утешить их, среди самых нечестивых - и устыдить их.

– Интересно ты говоришь. Кто же тебя избрал?

– Имя Его не хочу произносить всуе, ибо в ответ услышу одну хулу и поношение, и тем умножатся твои грехи, а их у тебя и без того несть числа.

– О моей душе, значти, печешься, избранник божий? Ну, ну! Мы, выходит, по божьей воле в тюрьму тебя посадили? Ха-ха! А мы и не знали.

– Смеешься, а не придется ли заплакать? Истина от вас сокрыта, не знаете, когда возмездие настигнет вас.

– Нам возмездие? За что? За то, что разоблачаем вас, изменников родины?

– Язык твой говорит, а душа не верит. Можно обмануть врага, можно обмануть ближнего, и себя тоже можно обмануть, но душу свою не обманешь. Она не тебе принадлежит. И твои беззакония на нее ложатся камнем.

– Где же она, душа-то моя? Что-то я ее не ощущаю.

– Человек внутри себя не видит. Опухоль растет, пожирает его, а он думает, что здоров.

– Пугать меня вздумал, святой угодник? Зря стараешься. Я не из пугливых.

– Не пугливый, а живешь в страхе.

– С чего ты взял?

– Глаза у тебя беспокойные, ни на чем остановиться не могут. Ждешь беды, а не знаешь, откуда нагрянет.

– Ничего я не жду. Кто мне что может сделать?

–

Ты ненавидишь, и тебя ненавидят. Разве нет у тебя врагов?

– У кого их нет? Только все они у меня в кулаке зажаты, понял?

– Понял. Вижу, что и руки твои покоя не находят. В крови они.

– Фантазер ты хреновый! Это я уже слыхал. Думал, ты что новое скажешь.

– Скажу, если дашь мне в твою душу заглянуть.

– Это как же?

– А вот встань передо мной и гляди мне прямо в глаза.

– Ну, гляжу. И что ты в них видишь, старый плут?

– Помолчи. Не мельтеши глазами, гляди прямо. Или боишься?

– Это тебя-то?

– Тогда стой, не дергайся. И в глаза мне прямо гляди. Прямо! Руки опусти, разожми кулаки. Что ты весь, как сведенный?

– Не замечал.

– На других смотришь, а себя не видишь. Не говори мне ничего. Отвечай только, когда спрошу. Глаза у тебя, как стеклянные. Где же душа-то в них? Душу куда запрятал?

– А у меня ее нету.

– Что же тогда ночами просыпаешься, будто душно тебе?

– А ты откуда знаешь? Туману напускаешь?

– Ты в тумане, как в сетях, заплутался. Закрой глаза да загляни в себя. Да, да, закрой.

– Это еще зачем? Я глаза закрою, а ты...

– Меня боишься или себя? Разве не я твой узник? Или ты мой? Коли страшно стало, прикажи и меня уведут.

– Нет, уж ты договаривай, раз начал. Что ты там во мне увидал?

– По приказу о душе не говорят.

– Ну ладно. Что надо делать-то?

– Закрой глаза, не двигай белками. Выпусти из головы пустые мысли. Доверься мне, обо всем забудь, слушай мое слово. Мое слово войдет в тебя и нащупает душу. О себе подумай. О себе! В себя загляни. Глубже! Что тебя закачало вдруг? Белый сделался, как бумага.

– Не знаю.

– Нет, знаешь. Что тебе в голову сейчас пришло?

– Да ничего. Ладно, ну тебя, кончай.

– Нет, стой! Теперь уж стой! Ибо вижу я: не случай нас свел, а промысел.

– Судьба, что ли?

– Судьбы нет, запомни, а есть промысел Божий, и пути Господни неисповедимы. Гляди прямо и отвечай мне: что вспомнилось тебе? Уж не давнее ли что?

– Может, и давнее.

– Уж не то ли, что отгоняешь от себя? Что молчишь? Скажи мне, где мать твоя?

– Мать? Умерла она.

– Когда?

– Давно. Лет семь прошло.

– Ты был с нею при последнем часе?

– Н-нет, не был.

– Не был?

– То есть...

– Говори!

– Так было: я вошел, глаза у нее были закрыты, мне сказали - все, отошла. А она вдруг вдохнула в себя, мы ждали, но она уже больше не шелохнулась. Так и застыла.

– Ждала тебя?

– Ждала? Не знаю. Наверное.

– А передать тебе ничего не велела?

– Ничего.

– А не забыл? Не отводи глаза!

– Да говорю, ничего.

– А что же все-таки было-то? Что было тогда? Что ты скрываешь?

– С чего ты взял?

– Вижу я. Забеспокоился ты. Что ты вспомнил сейчас? Отвечай мне!

– Это что же, ты мне допрос устраиваешь?

– Оставь слова свои пустые. Душа твоя приоткрылась, воздуха запросила.

– Не надо мне твоего воздуха!