Оранжевое солнце
Шрифт:
— Тарбаган в твой капкан попал... Там, у Красной горы... Надо его вытащить. Жирный тарбаган!
— Пастбище хорошее, пусть коровы попасутся, лошади подкормятся. Пойдем-ка пить чай. Тарбаган, говоришь, попал? Видел. Вытащить не могли?..
Эрдэнэ торопился, рассказывая, как они старались, а вытащить не сумели. Тарбаган сильный, лапами бьет, не поддается. Очень сильный...
— Эх, охотнички, человек всегда должен быть сильнее зверя... Надо было взять его за задние лапы, вытащить — и в мешок...
—
— Вытащил... кончик задней лапы... Отвертелся тарбаган, спрятался в норе.
Эрдэнэ и Гомбо жаль добычу, виновато смотрели они на дедушку. Пили чай. Ели пышные лепешки, их напекла бабушка, засунула в мешочек, сшитый из бычьего пузыря, завернула в тряпку, оттого они горячие, будто только с огня. Высушили на солнце седла, кошму, одежду. Немного отдохнули, погнали коров и быков домой. Дедушка напевал любимую песенку. К Эрдэнэ подъехал Гомбо:
— Ты говорил дедушке, как мы сломили злого быка, заставили идти, куда надо?
— Не говорил и не буду... Смеяться станет: не вы быка сломили, а серый... Дедушка все знает...
К вечеру пригнали стадо. Встретила бабушка, заохала, заторопилась, глаза мокрые; дедушка строго оглядел ее:
— В нашей юрте родились два настоящих пастуха. Радуйся. Ужин готов?
Гомбо обидел дедушку:
— Я не буду пастухом... Уеду в город...
— Уезжая, не забудь взять котел; баранина в него сама начнет падать жирными кусками...
В юрте тихо. Дедушка прикурил от печурки, стал совсем сердитый:
— Все уедем в город... Все будем кататься на машинах, есть сладкое замороженное молоко в красивых бумажках... Бросим юрту, бросим скот!..
Опять в юрте тихо. Все смотрят на дедушку, а он молчит. Гомбо тихонько осмелился обратиться:
— Наш учитель рассказывал, что до революции Монголия была пастушеская, а теперь стала...
Дедушка ему договорить не позволил:
— Ты спроси своего учителя: он каждый день ест мясо, пьет молоко, мажет на хлеб масло? Откуда это берется? Ишь какой, пастушеская Монголия!.. Без пастуха она умрет!..
Легли спать. Ни у кого не смыкались глаза. Растревожило сказанное дедушкой. Гомбо шептал в ухо Эрдэнэ:
— Все равно не хочу быть пастухом...
— Кем ты будешь?
— На завод поступлю машины делать... А ты?
— В юрте останусь пастухом, как дедушка. Буду носиться по степи на лошади, научусь крепко держать в руках ургу, стану лучшим ургачи-арканщиком: любого дикого заарканю!
— Носись с ургой в руках, а я тебя обгоню на машине...
В темноте юрты блеснул красный огонек. Дедушка закурил трубку — и ему не спится...
— Что шепчетесь? Спать мешаете...
— Не приходит сон... сказку бы послушать...
— О, спохватились! Где же вы были? Да, забыл, ночевали в заброшенном загоне... Без вас многое пошло по другому пути; неожиданное, как камень, свалилось со скалы; хан-повелитель озлобился на мальчика, который умнее всех на свете, — испугался: — такой умный, может занять его трон. Собрал своих людей со всех юрт: велел волшебный курган срыть, на чистом месте построить большой загон для скота...
Эрдэнэ и Гомбо сорвались с постели, баранью шубу сбросили, зашумели:
— Волшебный курган срыть, а где же мальчик? Его убил хан?
Поднялась бабушка, ругается:
— Зачем тревожишь сердца ребят, пугаешь их на ночь глядя...
Дедушка покашливает, тихонько смеется:
— Их не испугаешь, смелые пастухи в нашей юрте!..
Эрдэнэ не отступает, допытывается:
— Волшебного кургана уже нет?
Дедушка, наверное, пошутил, сказав:
— Давно нет, однако, более ста лет...
Закашлялся, помолчал, добавил громко:
— Нет, не ста, а более тысячи лет... Накройтесь с головой шубой, скорее спите, завтра все узнаете...
В ЮРТЕ ГОСТИ
Степь всегда зовет, всегда дорога, как дорого человеку солнце, небо, вода. Цого и Дулма вышли из юрты ранним утром. Степь притаенно дышала, она еще не проснулась, лениво потягивалась под молочным покрывалом. Поднималось солнце, расцветало небо, разгорался день, рождались заботы. Цого оседлал гнедого жеребчика. Он едет осматривать новые пастбища; нельзя разбирать юрту, не зная, где она будет поставлена. Цого скрылся за холмом. Дулма доила коров.
Не успела она и трех коров подоить, Цого вернулся, и не один, с ним гости. Приехавшего на белом коне монгола в коричневом халате, в монгольской шапке Дулма знала, это Дагва, ветеринарный врач госхоза, второго, спрыгнувшего с коня монгола, уже пожилого, в малиновом халате, в соломенной шляпе, с портфелем под мышкой, видела впервые. Оставив лошадей у коновязи, Цого и гости вошли в юрту. Эрдэнэ и Гомбо выглянули из-под шубы, снова спрятались. Цого подложил в печурку скрученный в пучки сухой дерес, долил водой котел.
— Садитесь вот сюда, — предложил хозяин, — тут светлее.
Дагва и приехавший с портфелем пододвинули легкий столик поближе к яркому пятну, падающему из верхнего просвета, в который просунута труба печурки. Баранья шуба зашевелилась. Дагва нагнулся, приподнял полу.
— Хорошо помогаете дедушке пасти скот, — усмехнулся он.
Эрдэнэ и Гомбо приподнялись, поздоровались с гостями и скоро были на ногах. На лицах у них радость, глаза — неугасимое любопытство. Дядя Дагва у очага — юрта полна новостями. Ветврач умел поговорить. В каждой юрте — желанный гость. Вошла Дулма, поздоровалась: