Орина дома и в Потусторонье
Шрифт:
Вдруг Крошечка увидела зеленолиственную черемуху, росшую на самом краю обрыва, чьи корни с речной стороны обнажились и жалко повисли. А на дереве, лицом к реке висел… Геннадий Дресвянников.
— Опять он! — пробормотал Павлик Краснов.
Орина закусила губу: и занесло же их сюда… На этот раз Геша молчал. Может, спит? Ведь должен же он когда-нибудь спать?! Не сговариваясь, ребята мышками прошмыгнули мимо страшного дерева. Но крик Дресвянникова остановил их:
— Лиледарители!
Они остановились и обернулись: Геннадий висел боком — весенний сучок, все еще покрытый зеленью, выходил у него из живота. Да и сам Генка вроде как стал лиственеть: листва, точно щетина, пробивалась у него
— Я ждал вас! Нет, я вас искал. Долго я шел: по стерне, по дороге, по бревнам моста, вдоль реки… Мне трудно было: я совсем разучился ходить! Я вас встречал, я знал, что вы пойдете этой дорогой. Я забыл вам сказать… Это важно.
— Что же… что же ты хотел нам сказать? — спросила Крошечка, отводя взгляд: долго нельзя было смотреть в эти пронзительные черемуховые глаза.
— Ведь вы уж поняли, что это не совсем то место… даже совсем не то место, откуда вы пришли, так?
Ребята, смутившись, переглянулись: они еще не говорили про это — и одновременно кивнули.
— Не каждый может выйти отсюда. Не всякий может вернуться обратно — в нужное место. Даже если очень захочет. Есть такие, которые могут: если время еще не потеряно, если все, что им тут поручили, выполнено… Но чтобы вернуться, нужна карта… Только с помощью карты вы сможете…
Геннадий Дресвянников отвернулся от них — к реке, они видели теперь его темный профиль, отчеканенный на золотой медали солнца.
— И… и что же это за карта? — осмелился прервать молчание Павлик Краснов.
Дресвянников, чье лицо стало восторженным, отмахиваясь от них, торопливо договорил:
— Это не обычная карта, это карта личности. У каждой личности есть своя карта. Вам нужна карта дочери Ли-ли. — И, подняв ладони, очень похожие на листья, Дресвянников приветственно замахал восходящему светилу.
— А какая она из себя, эта карта? — спросил Павлик, и вдруг приподнял левую Оринину руку и развернул ее ладонью к Генке: — Не эта ли?!
Геша, не глядя, покачал головой:
— Нет. Я не знаю… Я ведь не шулер — в чужие карты заглядывать. Я все сказал, что знаю. Дальше вы сами. Идите, вы же видите, я занят, — брюзжал висевший, — я встречаю отца. У нас разговор о наследстве… Он одарит меня всем. Всем…кроме… кроме Ли-ли! — и Геша стукнул себя кулаком в грудь: туда, где рядом с сердцем находилась фарфоровая статуэтка.
Ребята медленно уходили; Крошечка оглянулась: черемуха Дресвянникова уже почти скрылась среди пожелтевших, терявших последние листья деревьев, вот мелькнуло противоестественно зеленое облако, готовое скрыться… И вдруг Генка закричал им вслед:
— Отыщете карту — будете до-ма-а-а! Будете дома — передайте Ли-ле… я ее жду-у-у-у…
Ему ответило волчье эхо.
Ребята, оставшись одни, осмелились поглядеть в лицо один другому: они так страшно изменились за эту ночь, что при свете дня едва узнавали друг друга. Крошечка решила, что Павлик Краснов не так уж и дурен: во всяком случае, у него умное лицо, грустные с изнанки глаза, он высокий — она едва доставала ему до плеча. Правда, в лыжных шароварах, штанины которых не доходили до лодыжек, и в тесном пиджаке, рукава которого стали длиной в три четверти, — он был смешон. Крошечка закусила губу, чтоб не расхохотаться. Ее юбка тоже стала короче — но не слишком, не мешало бы еще подкоротить. Орина, замешкавшись, тайком подвернула юбку так, чтобы открылись коленки. Ей не терпелось разглядеть себя в зеркале, и она предложила Павлику заскочить к ней, дескать, раз это не их дом… как выясняется, то нужно положить сумку на место, вдруг она понадобится
Они поднялись по крутизне обрыва: этой тропкой ходили бабушка Пелагея Ефремовна и мать Орины, когда шли полоскать белье на Постолку. Но никто им встречь не попался.
Им не удалось незамеченными проскочить в избу Крошечки — на крыльце закрытого магазина собрались Злобины; Череп, углядев идущих, заорал: «Вот она Она!» — и работяги, видать, не потерявшие надежду заполучить Орину, сбежав по ступенькам, окружили ребят и с новой силой принялись уламывать девушку. Дескать, мы ведь все заработки тебе будем отдавать, ты только представь — не одна зарплата, а семь! Любая позавидует! Сама будешь деньгами распоряжаться… Что захочешь — то и купишь! В шелках, в бархате будешь ходить! Как сыр в масле будешь кататься! Ну зачем тебе этот пацаненок рыжий?! Что тебе с него? А после мы тебя взамуж выдадим: за какого-нибудь проезжего купца. Как ведь будет хорошо! А умрешь — похороним в подвальном помещении, все честь по чести. А, Орина?
Но Крошечка только качала головой, да и Павлик Краснов твердо отвечал «нет» на все соблазны: дескать, давайте по-другому рассчитываться. Тогда Прораб вздохнул и сказал, что коль по-другому, тогда, мол, вышивку давайте — вот и будем в расчете. Орина, хоть и жаль было, достала из сумки подарок тезки, — иголка вновь выскочила из шитья и повисла на долгой нитке, — протянула Бороде, и… ей показалось, что деревья на картинке превратились в высокий бревенчатый частокол, косоротая девушка исчезла из окна, козочки тоже не видать, а в широкие ворота поочередно входят… семеро Злобиных в спецовках!
Прораб выхватил вышивку, утер ею пот со лба, поплевал на ткань и воткнул иголку на место… Череп торопливо сунул Орине круглое зеркальце: дескать, держи-ко, на память! Она хотела отказаться — да не успела: вдруг работяги, один за другим, исчезли из Поселка, будто проскочили вслед за иголкой в черную дыру; видать, прошли тайным путем — с темной изнанки подшитого на живую нитку времени. Последним с глаз пропал Борода, а вышивка, мгновение повисев на чем-то вроде ладони, завилась трубкой — и тоже втянулась в какую-то сквозину расшитого болгарским крестом пространства.
Ребята вернулись наконец в избу; Орина сунула сумку в сундук, предварительно достав из нее обе больничные выписки, а также библиотечную книжку «Приключения Шерлока Холмса», которую они — в отсутствие дедушки Диомеда — надумали сдать. Затрапезную одежку Крошечка решила не снимать: дескать, хозяева на них не сильно обидятся, правда, дедушкину фуражку со скрещенными дубовыми листочками на околыше тоже положила на место. В зеркало при Павлике Краснове долго глядеться не стала: и так было ясно, что в красавицу она не выросла. Какая уж тут Милен Демонжо, даже до «Королевы Шантеклера» не дотянула! Хотела плюнуть в зеркало — да передумала. Непонятно только, что нашли в ней Злобины: прицепились, точно семь репьев! Она постаралась — пока Павлик выглядывал в окно — набить карманы плюшевой жакетки материной косметикой: может, с помощью пудры, туши, помады да лака для ногтей она станет милее…
Они завернули за клуб, поглядели: контора и склад все еще дымились, а директор Леспромхоза сидел на обугленном с одного конца бревне, подперев щеку рукой и тяжко задумавшись. Павлик Краснов крикнул:
— Полуэкт Евстафьевич, а дедушка Диомед не вернулся?
Вахрушев покачал головой и, подхватившись, пошел к ним, на ходу еще говоря:
— Ох, ребятушки-и! Что я наделал! Метиковая я трещина! Двойная заболонь! Закомлеватое я бревно! Тюлька дубовая!
— Что такое?! — удивился Павлик.