Орлы и звезды. Красным по белому
Шрифт:
– Есть!
– ответила я, радуясь как та боеголовка, что только что захватила цель.
Группа прикрытия взяла под контроль пути отхода, а боевой расчет: я и ассистент - занял стрелковую позицию. Отличное место! Все возможные цели как на ладони. На площади офицеры нервно прохаживаются перед двумя шеренгами солдат. Штыки уже примкнуты, но сами винтовки пока приставлены к ноге. Вход на площадь перекрыт полицейскими, по обе стороны от них в подворотнях маячат казаки. С этими, в случае чего, должны управиться 'самопальщики'. Они наверняка уже где-то рядом. Колонна демонстрантов медленно приближается. Какая же она огромная! По крайней мере, конца я не могу разглядеть даже в оптический прицел. Вот уже видны лозунги на транспарантах: 'Долой войну!', 'Долой
... ржавый стон замрёт.
Но в недрах глубоко земля поёт:
Вперёд, друзья, вперёд...
И тут меня натурально пробивает на хи-хи. Дело в том, что я немедленно вспомнила фильм 'Собачье сердце'. Помните песню, какую пели Швондер и компания? Мне показалось, что очень похоже. Гоню прочь крамольные мысли и ловлю в прицел первый ряд колонны. Мишка! Чтоб мне провалиться!
МИХАИЛ
Надо было прямо с утра идти на Путиловский. А так, на митинг я опоздал. Когда подошел, колонна уже строилась. Меня теперь тут знали хорошо, потому выделили место в первом ряду. И мы пошли: большевики, меньшевики, эсеры и прочая партийная, околопартийная и вовсе беспартийная братия - все в едином строю. Вот так бы и дальше через войны и годы! Позже к нам пробились Молотов и Калинин. Возбужденные и злые. Оно и понятно. Партийное руководство решило обойтись нынче без демонстраций, но народ еще не был скован единой цепью и поступил по своему разумению. Теперь, раз уж демонстрацию не удалось предотвратить, ее надо было возглавить. Так и шли, пока не замаячил впереди полицейский кордон. А когда навстречу колонне сквозь разомкнувшийся строй выехал на белой лошади какой-то полицейский чин, та стала замедлять ход, а потом и вовсе остановилась.
– Шалфеев, Шалфеев...
– зашелестело по рядам.
– Кто таков?
– спросил я одного из рабочих.
– Начальник пятого полицейского отделения полковник Шалфеев, - ответил рабочий.
– Злой дед, зубы он мне собственноручно выбил в участке, когда поймали с листовками.
Глаза у Шалфеева и вправду были злые. Седая борода лопатой вызывающе топорщилась на надменном лице. Полковник, видимо, чтобы придать словам дополнительный вес достал шашку, взмахнул ей и прокричал зычным голосом:
– Приказываю разойтись!
Потом вернул шашку в ножны и замер в ожидании. Колонна роптала, но стояла на месте. Не, ребята, это не революция! Я решительно покинул колонну и, не обращая внимания на предостерегающие оклики, направился к Шалфееву. Тот достал из сапога нагайку и ждал меня с видимым интересом. Когда я подошел совсем близко прошипел: - По плетке соскучился?
– и замахнулся на меня нагайкой. Зря он это сделал. Я встретил нагайку стандартной 'восьмеркой' и, наматывая плеть на руку, быстро сблизился с конем, одновременно пригибая к себе не догадавшегося отпустить плеть всадника. Коротко ткнув пальцами в шею, я отправил дедулю в глубокий нокдаун, после чего подозвал одного из полицейских. Тот был, видимо, из тех с кем мне уже довелось говорить, поскольку смотрел он на меня и испуганно, и подобострастно.
– Отведи лошадь с полковником во двор, от греха, - приказал я, передавая ему повод. Потом повернулся к колонне.
– Господин полковник разрешил продолжить движение!
Ответом был дружный вздох, и колонна двинулась с места. Я повернулся к растеряно топтавшимся полицейским.
– А вам что, жизнь не дорога? Быстро брысь в подворотню!
Те полицейские, кто уже знал меня в лицо, не замедлили воспользоваться приглашением. Остальные, поколебавшись, устремились за ними. Вломившись в подворотни, полицейские оттеснили казаков во дворы, не дав им выехать на улицу. Подоспевшие дружинники споро заперли ворота. Уже подхваченный колонной я расслышал, как пару раз тявкнули 'Самопалы'. Видимо дружинники путем нехитрой демонстрации указывали казакам и полицейским на безысходность создавшейся для них ситуации.
Вечером подводили итоги первого дня революции. Кроме нескольких наиболее рьяных полицейских никто серьезно не пострадал ни с той, ни с другой стороны.
– Кто из вас придумал цирк с гвоздиками?
– спросила Ольга.
– Тебе понравилось?
– спросил я.
– Через оптический прицел все выглядело очень эффектно, - кивнула Ольга, потом подозрительно посмотрела на меня.
– Твоя работа?
– Ну, не то чтобы...
– скромно ответил я.
– Просто так, кажется, поступали в нашем мире португальские девушки при падении режима Салазара.
– А вам не кажется, что вы сильно рисковали?
– хмуро спросила Ольга.
– Девчонок просто могли поднять на штыки. При следующей попытке солдаты так и поступят.
– Не будет следующей попытки, - успокоил я Ольгу.
– Мы что, совсем дурные?
– Надеюсь, что нет.
– Ольга направилась к двери. Проходя мимо меня, бросила насмешливо: - Спокойной ночи, основатель мыльной оперы.
НИКОЛАЙ
Шеф ушел в политический запой. Третий день мотается по митингам и демонстрациям. Толкает речи и распевает революционные песни. Речи произносит, разумеется, соло и, говорят, не без успеха, а вот поет исключительно в составе хора, поскольку еще в раннем детстве его угораздило попасть по горячую лапу своего лесного тезки.
И пусть бы его, да командиры эсеровских дружин, оставшись без 'головы', стали все менее охотно прислушиваться к распоряжениям штаба. Мы с Глебом уже всерьез подумывали об отзыве Шефа с программы 'Минута революционной славы', когда в штаб явился Александрович и принял руководство боевыми группами (так именуют боевые дружины сами эсеры) на себя, 'пока Странник отвлечен партией для другой работы'. Он оказался весьма толковым парнем. Быстро приструнил своих командиров и сам в бутылку не лезет. Со мной поддерживает ровные товарищеские отношения, а Глебом открыто восхищается. Так что штаб по-прежнему держит контроль над всеми боевыми дружинами. Жаль только, что сами дружины для такого огромного города как Петроград крайне малочисленны. Число бастующих и, соответственно, митингующих, растет как снежный ком. Нам, чтобы прикрыть все организованные митинги и демонстрации приходится дробить группы и все равно людей не хватает. Тем более что большинство полицейских благодаря нашей агитации или просто из чувства самосохранения покинули улицы, оставив весь общественный порядок практически на нашу ответственность. Хорошо хоть часть блюстителей порядка удалось привлечь к сотрудничеству, и они, поснимав мундиры, присоединились к нашим постам у хлебных лавок. Высвободившихся таким образом дружинников штаб направил на охрану митингов и демонстраций, сняв оттуда почти всех 'самопальщиков'. Из них, помимо оперативного резерва, образованы летучие отряды, которые на извозчиках мотаются по городу пытаясь пресечь погромы и столкновения в местах стихийных выступлений. Не всегда поспевают вовремя, потому счет убитым и раненым с обеих сторон уже открыт.
Шеф появился в штабе под вечер с лихорадочно блестящими глазами, всклокоченный внутренне и внешне. Глеб, молча, пододвинул в его сторону стакан с чаем который только что организовал для себя. Шеф отхлебнул, удовлетворенно кивнул и торопливыми глотками выпил обжигающий напиток. Потом отодвинул стакан и обвел нас возбужденным взглядом.
– Слышали последние новости?
– Если ты имеешь в виду указ царя о приостановлении работы Думы то да, слышали, - сказал Глеб.