Орнамент
Шрифт:
— Я не могу этого сделать.
— Никто вас к этому и не принуждает. Дадим вам неделю на раздумье.
— В таких вопросах для меня все вполне ясно. И раздумывать мне незачем. Да и не хочется.
— Вы говорили, что Йожо Патуц невиновен.
— В том-то и дело.
— А я бы на вашем месте был более осторожен, — сказал майор.
Второй мужчина закивал головой: правда-правда, товарищ Гоз, вы должны быть более осторожны.
— Через неделю встретимся в Братиславе, — предложил майор, — если хотите, можете сами выбрать место. Скажите, где вы любите бывать. Мы вас там найдем. Собственно, я —
Потом снова повернулся ко мне: — Видите, мы к вам еще и приспосабливаемся. На следующей неделе, скажем, в понедельник, встретитесь с товарищем Валентом в каком-нибудь кафе. Товарищ Валент, когда вам удобнее? В восемь? В девять? Хотя это ведь у вас надо спрашивать… Ну, смотрите, товарищ Гоз, до тех пор вы сможете все как следует обдумать, а может, тем временем что-нибудь и узнаете. Разумеется, все должно остаться между нами, такими вещами играть не следует. Вам надо думать прежде всего о себе и о ваших родителях. Так значит, в понедельник в девять. Встретитесь с товарищем Валентом в «Штефанке». Или вам это время не подходит? Мы можем под вас подладиться.
Я подумал, что будет лучше не отказываться и потому согласился.
— Вот видите, — сказал майор. — Мой девиз: с людьми всегда надо договариваться по-хорошему.
Он подал мне руку и вышел из помещения.
Вскоре вошел какой-то другой мужчина и принес треножник. Действительно, треножник. Затем на треножнике появился фотоаппарат.
Кого это они хотят фотографировать? Неужели меня?
Я не ошибся. Меня! Я чуть не хмыкнул. У меня же нет никаких фотографий, даже детских, у нас не было на фотографии денег, а сейчас кто-то хочет меня сфотографировать? Надеюсь, платить за это мне не придется?
Они все проделали молча. Включили софиты, один из них подошел ко мне, и я заметил, что он надевает мне на шею табличку с крупными, написанными от руки буквами; на ней было мое имя: МАТЕЙ ГОЗ.
Я перепугался. Что, собственно, происходит? Почему меня хотят фотографировать, как преступника?! Ведь даже преступника так просто не фотографируют, у нас не хватает фотографического материала. Так почему же меня?
Сердце у меня часто забилось, на лбу выступил пот. Но я попытался улыбнуться: — У вас там и пленка есть? Зачем вы хотите меня фотографировать?
— Смотрите в объектив! — распорядился фотограф.
Но тут я взбунтовался. В этот момент мне казалось, что в мире не может быть ничего хуже, чем это фотографирование.
— Нет, я не позволю вам себя фотографировать!
Я наклонил голову и закрыл лицо руками. Хотел сесть к ним спиной, хотел отвернуться, но тут сзади меня кто-то ударил, словно оглушил железными клещами.
— Смотрите в объектив!
Я поднял глаза. — Почему вы меня фотографируете? Когда и перед кем я провинился?
Фотограф щелкнул аппаратом. Я снова закрыл лицо и наклонил голову: — Не позволю себя фотографировать!
Они принялись меня бить, куда попало. Я пытался защищаться, но только кое-как прикрывался руками.
И тут в комнату вошел Герибан. Действительно. Войтех Герибан, мой земляк, и спокойно спросил: — Что нового? Что тут происходит? —
У меня в глазах стояли слезы. Я молча смотрел на него, потом дрогнувшим голосом спросил: — Войтех, чего они от меня хотят? Почему они меня бьют, почему хотят сфотографировать? Когда и перед кем я провинился? Ты ведь знаешь нашу семью, и моего отца, так скажи мне, Войтех, когда и перед кем я провинился?
— Его кто-то бил? — спросил Герибан.
Они засмеялись: — Никто его не бил.
— Как же это? Ведь вы меня только что отмутузили. Я же все объяснил, почему тогда вы меня колотите?
— Это неправда! Никто его не колотил! — повторяли они.
— Так почему вы меня хотели фотографировать?
Фотограф улыбнулся: — От фотографирования еще никто не пострадал.
— Я не преступник. И нечего меня фотографировать.
Герибан тем временем закрыл двери и с улыбкой сказал:
— Раз он не хочет, чтобы вы его фотографировали, так и не фотографируйте! Я его хорошо знаю. Он мой земляк.
Потом повернулся ко мне: — Ты когда в последний раз был дома? Как у отца дела?
Но мне не хотелось отвечать: — Я редко бываю дома.
Герибан поглядел на меня, словно извиняясь: — Знаешь, у меня сейчас совершенно нет времени. Сегодня еще масса дел. Передавай привет отцу. И как-нибудь ко мне заходи! А теперь мне действительно надо спешить.
Потом приказал своим, как мне показалось, подчиненным: — Отвезите его домой!
Они везли меня на той же самой машине, только шофер был другой. Это был пожилой мужчина, он много говорил и все время пускал газы. Мужчины на него злились, но он не обращал на это никакого внимания. Здесь снова были те двое, что приходили ко мне на квартиру, а потом привезли к майору; один из них потом куда-то ушел, действительно, все время, пока я разговаривал с майором, его там не было, но сейчас он тоже ехал с нами в машине, сидел рядом с шофером и всю дорогу ругался. Шофер смеялся, и меня тоже временами разбирал смех, хотя я все еще не мог успокоиться.
— Слушайте, своячок, вы вот то и дело руку ко рту тянете, зеваете, а меня это отвлекает.
— Ладно-ладно! — мужчина снова зевнул. — Обо мне не беспокойтесь, лучше на дорогу смотрите.
— Своячок, я же на вас не смотрю. Если бы вы рукой тут не махали, я бы вас и не заметил. А у вас это, видать, болезнь какая-то. Как сядете в машину, так сразу зевать начинаете. Думаете, меня в сон не клонит? Вон у своячка, что за нами сидит, глаза завязаны, он-то хоть поспать может. Прямо и не знаю, что меня сегодня так распирает. Не забыли вы завязать тому своячку глаза? Ну, видите, своячок, вот снова! Наверное, съел что-то ядовитое. Валентик, не знаете, что я ел сегодня на обед?
Мой сосед поерзал, но ничего не сказал. Зато мужчина, что сидел на переднем сидении, снова начал ругать шофера. Но тот лишь смеялся. У меня было чувство, будто этим смехом он хочет меня расположить к себе, хочет показать, что он такой же человек, как и любой другой. Я успокаивал себя, говоря, что на этот раз со мной уже действительно ничего не случится. И начал потихоньку задремывать. Если бы мы ехали чуть дольше, я бы, наверно, заснул.
Но тут машина резко затормозила.
— Товарищ Гоз, можете выходить.