Оружие Вёльвы
Шрифт:
А потом ее охватила холодная вода! Вскрикнув, Снефрид опомнилась – они были в волнах залива, и Эйрик заходил все дальше от берега, держа ее на руках. В темноте казалось, что он унес ее уже за целый перестрел.
– Куда ты? – С трудом она вспомнила человеческую речь, и собственный голос показался ей чужим, непривычным. – Хочешь меня утопить?
– Так надо, – хрипло ответил он. – Смыть остатки. Иначе Бурый не уйдет совсем.
– Пусти меня!
Он послушался и осторожно спустил ее с рук. Держась за его плечо, Снефрид встала на каменистое дно и оказалась в воде по грудь.
– Я дальше не пойду!
Она еще была слишком не в себе и боялась, что утонет, не заметив этого.
Эйрик, не ответив, бросился в воду
Выбравшись на камень, Снефрид ощутила себя вернувшейся в земной мир – или в свою человеческую сущность. Дрожа от холода, схватила свое серое платье и стала торопливо обтираться. Отжала волосы, натянула сорочку, потом завернулась в теплую накидку и стала разбирать волосы, чтобы подсохли. Ее немного трясло, и она понимала: это не столько от холода, это бродят в ней отголоски поглощенных сил, устраиваясь поудобнее. Она поглядывала на воду, но Эйрика нигде не было видно, и она стала опасаться, а вернется ли он. Может, он умеет оборачиваться и тюленем и может плавать несколько лет?
Когда он все-таки вернулся и вышел из воды, то при свете луны был похож на морское чудовище. Подойдя к Снефрид, он растянулся на шкуре и некоторое время лежал неподвижно, только грудь его вздымалась. От него веяло морем, и Снефрид чутьем угадывала, что он тоже с усилием пытается загнать себя обратно в границы человеческого восприятия. Но ему это проще – с ним такое бывало множество раз. Уже из человеческого сознания вспоминая только что пережитое растворение, Снефрид ужасалась и радовалась, что с нею был Эйрик, хорошо знакомый с проявлениями Одина в себе.
А «в тот раз» для него все это было новостью, и Хравнхильд помогала ему не раствориться без остатка…
– Ты уже такой же, как всегда? – Снефрид осторожно коснулась его груди.
– Теперь да, – ответил он хриплым, но своим голосом. – Ну что? Не очень было страшно?
– Страха я не замечала, но… я же никогда не переживала ничего подобного!
– Я тоже.
– Что? – Снефрид наклонилась к нему, думая, что ослышалась.
– Я никогда до этого не призывал Одина, если не собирался драться. Чтобы его сила шла не на драку, а на это вот.
– Ты раньше так не делал? – Снефрид была изумлена.
– Нет. Нужды не было, пока Хравнхильд была жива. Но получилось ведь?
– Получилось…
Вкус крови у нее на губах сменился вкусом морской воды, но Снефрид чувствовала: в ней что-то изменилось. В ее крови сохранился отзвук этих сил, и хотя они спали, она знала, что сможет их пробудить, если они понадобятся. Где-то в глубине ее существа появился некий запертый ларец, таинственное сокровище, которым она не может воспользоваться, но само его присутствие меняет все.
Очень похоже на то, как недоступное ей сокровище из ларца Стюра Одноглазого перевернуло всю ее жизнь, но и дало сил с честью выходить из испытаний.
– Так выходит, ты тоже… Для тебя это тоже было… – пробормотала она, радуясь, что Эйрик не сказал ей этого заранее.
– Тоже было нечто новое. Я боялся, конечно, что будет, если Один придет, а никаких врагов передо мной нет…
И не успела Снефрид испугаться, осознав, что на этом крошечном островке единственным живым существом, кроме берсерка, которому нужен враг, была она, как Эйрик продолжил:
– Но я понадеялся на тебя. Ты же вирд-кона. Ты умеешь управлять мной всего лишь какой-то белой шерстинкой. И когда Один пришел, он хотел не драться…
Снефрид погладила его по груди; его кожа еще была влажной и прохладной, и ей вспомнилось – когда он носил шкуру, его кожа пылала.
– Не пора ли нам назад в усадьбу?
– Куда спешить-то? – Эйрик приподнялся, снял с нее накидку и уложил спиной на шкуру. – Я
Благополучно убравшись вместе со спасенной девой с острова Алсну, к вечеру того же дня Бьёрн Молодой достиг Дубравной Горки. От лодки до усадьбы он дошел сам, но тут силы его покинули: он был слишком измотан потерей крови и напряжением этих дней. Женщины заново обмыли ему рану, перевязали, напоили разными травами и уложили спать в теплом покое. За прошедшие после битвы в проливах дни раненых в усадьбе заметно поубавилось: одни умерли, другие поправились и были увезены родичами.
На другой день Бьёрн был еще слишком слаб, чтобы пускаться в дорогу, и женщины уговаривали его остаться, угрожая лихорадкой и смертью прямо в лодке, если он не даст себе отдохнуть. Он остался еще на день, втайне радуясь передышке; он не хотел обдумывать случившееся, не хотел рассказывать деду-конунгу о злополучном поединке, а жаждал лишь провалиться в мягкую темноту глубокого сна и ни о чем не помнить. Однако забыть удавалось ненадолго: открывая глаза, он неизменно обнаруживал возле себя Ингвёр. Она сидела с напряженным и решительным лицом, и всякий раз, приметив движение его ресниц, вскакивала, чтобы подать ему теплый отвар, обтереть лоб или еще чем-то услужить. В Бьёрне она теперь видела своего лучшего союзника и единственную надежду. Вся семья на нее косилась очень хмуро, зная, что в Кунгсгорде она потеряла и честь, и бронзовый жезл. Тетки, двоюродные сестры Ингвёр, которые не хотели брать этот жезл, когда он лежал, не имея хозяйки, у мертвого тела старой Трудхильд, теперь скорбели о его потере, считая, что вместе с ним весь род Дубравной Горки, род всеискусных жен, утратит мудрость и уважение. Мужчин волновало другое – сумеют ли они выдать Ингвёр замуж, если станет известно, что она побывала в наложницах у Альрека? Его смерть искупила бесчестье рода, но не сделала Ингвёр снова безупречной. Мать настойчиво расспрашивала ее о самочувствии: она знала признаки беременности, которые могут проявиться уже в ближайшие полмесяца, но головная боль, чувствительность груди, небольшие кровянистые пятна на сорочке могли означать и другое, так что пока уверенности не было.
Через день Бьёрн почувствовал себя лучше и решил встать.
– Я должен завтра ехать, – сказал он Бергдис. – В такую пору нельзя медлить. Парни довезут меня, а конунг должен как можно скорее узнать, что случилось. И… я хотел бы, чтобы Ингвёр поехала со мной в Уппсалу. Конунг должен своими глазами увидеть, что я исполнил его поручение, что девушка на свободе, живая и невредимая. Наверняка он захочет ее расспросить.
– Раз уж ты с нею обручен, можешь сам решать, – вздохнула Бергдис. – Все это, конечно, большое несчастье… но уже ничего не переменишь. Думаю, для тебя будет лучше, если ты не позволишь конунгу уж слишком ее расспрашивать. О некоторых делах чем меньше людям известно, тем лучше.
– Но раз уж Хольти погиб, она теперь единственная, кто знает, как все это вышло. – Бьёрн беспокоился совсем не о тех вещах, о каких тревожилась Бергдис. – Как она туда попала…
Ингвёр отвернулась.
– Я скажу конунгу… – Бьёрн слегка скривился от неприятной необходимости лгать, но ему было уж слишком жаль Ингвёр, – что Снефрид ворожбой притянула ее туда. Она постарше, и, видно, более опытная колдунья…
Он не очень верил в то, что сейчас говорил. Но, имея время подумать, понял, что другого выхода у него нет. О замысле Бьёрна конунга женить внука на Ингвёр знают в этой усадьбе, и ее семья ради сбережения собственной чести постарается сделать это широко известным. Да и без того рассказ о поединке двоюродных братьев ради освобождения похищенной девы разойдется по всем Северным Странам. Если он, победитель, после этого не женился бы на спасенной, их обоих сочли бы обесчещенными. Ему не выскочить из той петли, что на него через предсказанье Эйрика накинул Один.