Оружие Вёльвы
Шрифт:
– Так может – Эйрик немного подумал, – нам нужно… сделать это еще раз? Ну, как в пещере? Маска у тебя есть. И шкура у меня тоже.
Снефрид отстранилась и вдохнула как могла глубже. Вид ее обнаженного тела не столько отвлек Эйрика от неудобного вопроса, сколько подтолкнул к ответу.
Но у Снефрид ответа пока не было. Эйрик неглуп – он понял больше, чем она ему сказала. У нее пока не хватало духу ни повести себя как Хравнхильд, ни признаться, что она – другая женщина, у которой есть муж, а с Эйриком еще ничего такого не было. И вообще ни с кем не было, кроме мужа. А с мужем не было уже четыре года. Она всей кожей ощущала исходящее от Эйрика вожделение; он старался его не выдать, но в таком положении не испытывать его мог бы только камень, а не молодой, полный сил мужчина. Однако у Снефрид при мысли о близости с чужим мужчиной перехватывало дух от испуга. Она не имела склонности к распутству и даже не думала за эти годы кем-то заменить Ульвара, хоть порой тоска одиночества нещадно томила ее. Она – честная замужняя женщина, она вовсе не хотела уронить себя, тем более что собиралась снова воссоединиться с мужем… Все происходящее сейчас волновало и ее тоже, но поддаться порыву означало бы окончательно потерять себя прежнюю, а для этого Снефрид еще не созрела.
Но как быть, если ее нерешительность грозит Эйрику гибелью? Он не должен входить в «боевое безумие», пока никто не хранит от него ключ, и не может всю жизнь избегать этого.
Однако пока довольно с Эйрика и того, что он теперь знает ее в лицо.
– Ты снял с себя нить? – не отвечая на его вопрос, сама спросила она.
– Нет, – не сразу ответил он. – Подумал, раз уж здесь ты… Ты намотала, ты и снимай.
Снефрид кивнула и знаком предложила ему снять рубашку. Ей стоит привыкнуть к этой мысли… и привыкнуть к самому Эйрику, думала она, осторожно сматывая белую нить с его рук и груди. Развязать плотный узелок на левом запястье было нельзя, искать нож она не стала и просто перекусила нить, подняв его руку к своему лицу. Не сказать чтобы ей было неприятно к нему прикасаться. Ей нравился его запах, нравилось тепло кожи и упругость крепких мышц. Широкий торс, вылепленный богами, чтобы служить вместилищем немалой силы, но не слишком тяжеловесный. Нельзя отрицать – Эйрик очень хорош собой, хотя, кажется, сам вовсе об этом не думает. От его близости ее пронизывало волнение, пальцы дрожали, она старалась усмирить дыхание, чтобы он не услышал.
Может, пусть расскажет, как это происходило в прошлый раз? Тетка рассказала бы, да она не захотела слушать. Всего год назад Снефрид была уверена: ничто на свете не заставит ее заниматься «этими непотребствами». А теперь ее собственное благополучие, безопасность, жизнь зависят от Эйрика; во всем свете до самого Утгарда у нее нет никакой опоры, кроме него.
«Ну, может быть! – мысленно уговаривала-утешала она себя, глубоко дыша от волнения. – Не сейчас ведь. Или может, спе-диса подскажет какой-нибудь другой выход…»
Но пока что-то подсказывало ей: если она хочет выжить, о прежних привычках нужно забыть. Она уже не добропорядочная хозяйка с хутора, она – вирд-кона «морского конунга». Отныне ей предстоит жить по иным законам.
Осторожно собрав всю нить с его торса, Снефрид обнаружила, что верхний конец обвязан вокруг шеи. Сама же и обвязала – в домике Хравнхильд, три дня и девять миров назад.
– Наклонись еще, – велела она Эйрику, который и так стоял перед нею, слегка нагнувшись.
Он еще ниже склонил голову. Снефрид оперлась о его плечо, приблизила лицо вплотную к его шее и осторожно перекусила последний виток. При этом ее губы крепко прижались к его коже, он ощутил влагу ее рта, прикосновение зубов, и снова по его телу прошла дрожь.
– Боишься, что я тебя загрызу? – прошептала она, дразня и сама ощущая, как в животе разливается огонь.
– Нет, – коротко, с трудом выдохнул Эйрик, обнимая ее. – Я ничего не боюсь… Укуси меня. Делай что хочешь.
Казалось, что-то держит ее за горло, а чтобы обрести легкость дыхания, нужно крепче прижаться губами к его коже. Она сделала это и слегка пощекотала его шею языком. Эйрик выдохнул с глухим стоном.
Впервые за четыре года она кого-то поцеловала, не считая отца. Да еще так вызывающе! Кружилась голова, земля таяла под ногами, и то, что Эйрик крепко обнимал ее, было очень кстати. Казалось бы, какая мелочь, одно мгновение, но Снефрид чувствовала, что стала другой. Еще не той, какой ей нужно стать, но уже и не прежней.
«Хватит играть, его самообладание не беспредельно», – напомнили ей остатки здравого смысла. От такого в любом мужчине проснется зверь, даже если он и не слыхал ни о каких медвежьих таинствах.
Но пока она пыталась обрести равновесие, Эйрик приподнял ей подбородок и жадно поцеловал в губы. Она ощущала его мучительное напряжение – не только от желания, но и от противоречия между тем, что видели глаза, и тем, что было в мыслях. Всю жизнь имя Хравнхильд означало для него могущественную чародейку, норну Урд, с которой ему привелось соединиться в самый значительный день жизни; теперь же он видел перед собой молодую женщину, прекрасную, как светлый альв, с глазами цвета серебра, с манящими алыми губами и упругой нежной грудью. И это тоже была она. Он восхищался ее красотой, его влекло к ней – но не оставлял тайный ужас, что все это лишь отвод глаз, а под тонким покровом красоты таится нечто ужасное, как сама Хель… Только так он мог убедиться, настоящая ли она – попробовать на вкус.
У Снефрид уже не был сил противиться – она расслабилась, позволяя ему погружаться в поцелуй, как в омут, без надежды выплыть. Впервые по-настоящему испытав его силу, она стала беспомощной, невесомой; под этим напором она не могла отвечать ему, даже если бы и решилась. Она чувствовала, что через поцелуй он подчиняет ее себе, как привык подчинять женщину, снова ощущает свое превосходство и приходит в себя. Пугающие образы ушли; с закрытыми глазами он ее не видел, но в его объятиях находилось обычное женское тело, он впитывал тепло и влагу ее рта, ее внутренний жар, чувственную дрожь. На языке ее не нашлось горького яда, ужас перед силой нижних миров уступал место порыву куда более земному.
Потом Снефрид ощутила, что руки Эйрика обхватывают ее немного по-другому, и земля на самом деле исчезает из-под ног. Не прерывая поцелуя, он поднял ее на руки и только потом оторвался от ее рта, чтобы посмотреть, куда можно ее опустить – не на ноги, а на спину.
– Эйрик! – с негодованием выдохнула Снефрид; он уж слишком осмелел. – Пусти меня!
– Давай как тогда, хочешь? – горячо выдохнул он ей в ухо.
– Не сейчас! – Снефрид задергалась в его руках. – Я даже не домотала твою нить! – Она взмахнула рукой, где в пальцах запуталось это колдовское орудие. – Сейчас же поставь меня на землю, а то дождешься – я превращусь в старуху ста лет, без единого зуба и с одним глазом, с лицом как на прошлогоднее гнилое яблоко!
Эйрик засмеялся от этого воображаемого зрелища и поставил ее на выступ камня, так что ее голова даже несколько возвышалась над его головой. Не разжимая объятий, он стал целовать ее в шею и в грудь прямо через платье.
– Ты не сумеешь сделаться такой страшной, – бормотал он, смутно чувствуя, что кое-что в этой женщине разгадал. – Тебе же нравится быть такой, как сейчас. Ты же сделала это, чтобы мы могли с тобой…
– В таком облике к моему предку, Асбранду Снежному, йольской ночью пришла женщина по имени Скульд Серебряный Взор. Она была дочерью конунга альвов, но поначалу предстала перед ним в таком ужасном виде, потому что на нее наложила чары мачеха… Да пусти же меня, а то я потерю твою заклятую нить и вся удача сгинет вместе с ней!
Снефрид наконец оттолкнула его, взобралась на еще более высокий выступ, где Эйрик уже не смог бы ее обнять, и дрожащими руками, стараясь успокоить дыхание, стала сматывать нить в клубок. Та за время этих игр распустилась и обмотала ее саму до колен. Надеясь отвлечь Эйрика, она рассказывала сагу о начале рода сереброглазых с хутора Оленьи Поляны. Он слушал, не сводя с нее глаз. Когда она закончила, хмыкнул:
– Если ты превратишься в старое страшилище, я теперь знаю, что надо делать!