Оружие Вёльвы
Шрифт:
– Что? – Эйрик подался к ней. – Мертва! Ты убила ее? Да ведь ей же было лет сто!
В голосе его звучало восхищение, и Снефрид ощутила нечто вроде тревожной гордости: она совершила деяние, которое воин мог оценить по достоинству.
– Мне пришлось… схватиться с нею.
С непривычки Снефрид была скорее смущена своим подвигом, хоть и понимала его необходимость: если бы она не отомстила за Хравнхильд, в дальнейшей борьбе ей было бы не видать удачи.
– Это она наслала на тебя желание приехать в Уппсалу к Середине Лета, и вот ты здесь. Она плела чары, чтобы лишить тебя удачи, твою дружину – силы и отваги, ваше оружие – остроты. У меня не было иного выхода, чтобы остановить ее.
– Но это значит, что у старика больше нет вирд-коны? – Эйрик даже оживился.
– Есть. Когда одна умирает, другая перенимает нить. У нее были наследницы, и даже не одна. Однако новая Бьёрнова вирд-кона молода и неопытна. Она слабее меня, однако честолюбива и не оставит попыток навредить тебе. Ты говорил, что твой дед предложил перемирие? Не пора ли его заканчивать? Я не советую тебе, что делать с войском, я лишь сообщаю, что происходит у корней Ясеня.
– Случай был бы подходящий, но не в эти дни, – Эйрик указал на солнце. – Середина Лета. Завтрашняя ночь – самая короткая, и это время не для войны. Мы только завтра, может, к самому вечеру и доберемся до Ольхового острова, где войско.
И вот Снефрид сидит на корме двадцативесельного корабля и смотрит, как скользят мимо каменистые, поросшие сосняком и ельником берега, а нечастые домишки словно прилепились боком к отвесной скале и держатся чудом. Перемены в ее спокойной жизни произошли так стремительно, что Снефрид самой в них не верилось. Мысленно оглядываясь, она видела все на прежних местах – отца в Оленьих Полянах, живого и здорового, режущего благие заклятье на кусках кости и рога, Хравнхильд в Каменистом Озере. Почему же она сама покинула их и влечется куда-то в море, в обществе совершенно незнакомых мужчин, возглавляемых «морским конунгом»? Это казалось нелепым сном. Но потом вспоминались две свежих могилы – даже три, – и Снефрид понимала: другого выхода у нее не было. Хравнхильд, отец, Рандвер – смерть косила ее род и всех, кто ей близок. Останься она на месте – та же участь постигла бы и ее. Дико было думать, что родной дом, где прожили всю жизнь отец и мать, ей больше не принадлежит и вскоре туда вселятся три внука Вефрид Воительницы. Если бы не ларец, она могла бы остаться… Может быть, Фрейя послала бы ей какого-нибудь мужа…
Но зачем какой-нибудь, когда у нее есть Ульвар, тот самый, который привез домой этот загадочный ларец и обрек ее на все эти беспокойства? Денежный долг Фроди и Кальву! Война между Бьёрном конунгом и Эйриком! Не совершив сама никакой ошибки, Снефрид оказалась прочно впутана во все эти беспокойства. Три петли, три несчастья обрушились на нее разом, не оставив иного выхода, кроме бегства.
Первую ночь дружина провела на одном из необитаемых скалистых островков, где ничего не росло, кроме клочков мха, и для костра собрали плавник. Для колдуньи Эйрик велел соорудить небольшой шалаш, нарубив сосновых веток на берегу через пролив, а вход в него ее служанка завесила плащом. Сняв наконец плащ и маску, Снефрид поняла, что долго так не выдержит: она обливалась потом под своим колдовским нарядом, промокшая сорочка липла к телу, лицо чесалось под маской. Поход ожидался длинный, но невозможно все это время ходить в маске и кутаться в плащ!
Что же делать? Она не может состарить свое настоящее лицо на двадцать с лишним лет. Намазаться сажей и грязью мало поможет, да и противно. Как бы убедить Эйрика и прочих, что Хравнхильд, бывшая уже взрослой женщиной в день его появления на свет двадцать шесть лет назад, может выглядеть, как молодая? Колдунья она или кто?
В ту ночь ей снова приснилась Хравнхильд. Новое ее сообщение было иного рода.
«Ты ведешь себя совершенно неправильно! – смеясь, сказала диса. – Ты ведешь себя как Снефрид, молодая добропорядочная женщина, случайно попавшая на корабль с чужими людьми. В душе ты побаиваешься Эйрика и всего пути, на который встала. А должна ты вести себя как Хравнхильд – опытная колдунья вдвое старше, которая этого Эйрика видела и новорожденным младенцем, и молодым парнем. А он видел ее в самый страшный день своей жизни и до сих пор считает кем-то вроде норны Урд, подательницы жизни и смерти. Это ты должна говорить ему «не бойся». Подумай об этом, если хочешь и дальше притворяться твоей теткой!»
Проснувшись, Снефрид не сразу вспомнила, где находится. Тесный шалаш, покрытый сосновыми ветками. Она лежала на чем-то жестком: мох на гладкой скале был прикрыт лишь парой овчин, и она отлежала бока. Сквозь щели пробивался яркий свет, веяло запахом моря, раздавались крики чаек. Слышались негромкие мужские голоса, стучал топор. Она повернулась – рядом с нею, скорчившись под своим плащом, спала Мьёлль. Остальное пространство шатра занимали лари и короба с их пожитками.
Вспомнился сон, и Снефрид сообразила: диса права, а она ведет себя как дура. То есть совсем не как Хравнхильд, которая никогда ничего и никого не боялась. Уж конечно, она не боится Эйрика! Они почти не знают друг друга, но Хравнхильд всю жизнь следит за его судьбой и помогает ему. Два с половиной десятка лет она тянула нити ради его силы и удачи, и теперь ей должно быть очень любопытно, что за человек вырос из прежнего младенца. Если ее усилия не пропали даром, ей будет приятно это увидеть. Ей должно нравиться, каким стал Эйрик – отчасти в этом и ее заслуга. Хравнхильд не была общительной и приветливой женщиной, но с теми немногими, кто был ей по душе, держалась откровенно и дружелюбно – это Снефрид помнила по себе.
И как вела бы себя Хравнхильд, если бы не упала с крыши, не умерла и в ее домике Эйрик застал бы настоящую хозяйку? Ларец? Если бы Снефрид поддалась на уговоры и передала тетке ларец, Хравнхильд взяла бы его с собой. Рассказала бы она о нем Эйрику? Пожалуй, нет. Для блага Эйрика нужно, чтобы его враги не получили ларца, но ему самому он никак не пригодится. Значит, об этом ей и далее следует молчать. Но вести себя надо по-другому. Хравнхильд видела бы в Эйрике ребенка, хоть и выросшего. Она ему все равно что мать. Если бы она, Снефрид, видела перед собой двухлетнего, она ведь не боялась бы его?
Как же хочется вымыться! Островок был слишком маленьким, на нем нельзя было отойти достаточно далеко, чтобы искупаться не на глазах у всей дружины. Надо сказать Эйрику, чтобы для следующего ночлега выбрал кусок земли побольше…
– Я принесу тебе воды в ведре, – сказала Мьёлль, когда проснулась. – Там напротив острова в море впадает ручей, они все равно поплывут за водой.
Какое счастье, что с нею Мьёлль! Снефрид вовсе не принуждала и не уговаривала рабыню ей сопутствовать. Наоборот, предлагала отпустить ее на волю или передать любой хозяйке в округе, которая ей нравится. Та сама отказалась с нею расстаться. «Куда же ты поедешь одна! – шепотом восклицала Мьёлль. – Кто тебе рубашку постирает?» С самых юных лет не имея другой семьи, попав к добрым хозяевам, Мьёлль привязалась к ним, как к родным; Снефрид она знала с рождения, стирала ей рубашки еще в ту пору, пока Снефрид совсем не могла этого делать сама, и теперь, имея выбор, предпочла покинуть привычные края, но сохранить то последнее, что у нее было из семьи.
Пока Мьёлль ходила на разведку, Снефрид оставалась в сосновом шатре, за пологом из старого теткиного плаща. Хирдманы, спавшие прямо под открытым небом, частью на островке, частью на дне корабля, уже просыпались. Корабль сводили через небольшой пролив к земле и набрали в котлы и бочки воды из ручья. Мьёлль принесла воды в шалаш, и Снефрид смогла умыться без посторонних глаз и обтереться влажной тряпкой. От холодной воды она с ног до головы покрылась мурашками, но ощущение свежести взбодрило. Потянуло наружу, где уже было тепло от встающего солнца.
Снова надев маску и плащ, Снефрид вышла и села на мешок у входа в шалаш. С наслаждением вдохнула свежайший воздух раннего летнего утра. В десяти шагах на скале уже горел костер, запах соснового дыма мешался с морским ветром. Бесчисленные светлые блики играли на мелких волнах вокруг, будто улыбки морских великанш.
Первый, кого она увидела, был Эйрик. Вокруг костра уже сидели и полулежали человек десять хирдманов, еще столько же плескались в море. Люди Эйрика были для Снефрид на одно лицо, но сам он среди них ярко выделялся – высоким ростом, крупным сложением, длинными светло-рыжими волосами. Сейчас эти волосы были влажными – он, видимо, уже успел искупаться. Сорочки на нем не было, и все хирдманы видели, что его торс и руки обвивает белая шерстяная нить. Сегодня третий день, как он ее носит. Снефрид мельком пожалела, что не вышла из шалаша чуть раньше, но и обрадовалась этому. Она отгоняла мысли о том, чего еще может потребовать их странный союз, но из-за них Эйрик внушал ей больше любопытства. Даже спе-диса в первом сне ей напомнила: нить – это еще не все…