Осада
Шрифт:
— Слава богу, вы здесь!
— Никколо, отличная работа, — прошептал Лонго, усаженный под фальшборт, и сполз на палубу.
Царевна бросилась к нему.
— Поднимайте паруса… и возьмите всех, кто еще поместится.
Моряки отступили, и люди хлынули на борт. Турки же наседали, и не успели последние горожане перебраться на корабль, как морякам уже пришлось отбивать неприятеля.
— Отчаливай! — завопил с квартердека Уильям, вставший за штурвал.
Когда отошли, скомандовал:
— Поднять паруса!
Полотнища расправились,
Лонго сидел у фальшборта, его голову поддерживала София. Они смотрели на город. В сотне ярдов справа турки маршировали по плавучему мосту, ступали на берег, мешаясь с беснующейся ордой, уже заполонившей гавань. Оставшиеся там христиане были безжалостно истреблены. Из-за морских стен, от дворца, поднимались в ясное весеннее небо клубы черного дыма. Не считая его, Константинополь выглядел почти мирно, спокойно. Колокола замолчали.
София долго взирала на родной город, затем отвернулась. На ее глазах блестели слезы.
— Не могу поверить, что город пал. Наверное, я никогда больше его не увижу…
— Но ты спаслась, — ответил ей Лонго. — Сейчас это главное. Ты проживешь долгую, счастливую, спокойную жизнь.
— Мы все проживем, — ответила царевна и приложила ладонь возлюбленного к своему животу.
Несмотря на раздиравшую тело боль, Лонго улыбнулся.
— Я представлял себе этот день только в худших кошмарах. И подумать не мог, что сумею чему-то радоваться.
София склонилась над любимым, поцеловала в губы.
— И я не могла подумать, — прошептала она чуть слышно.
Отвернулась, посмотрела на город сквозь слезы.
— Не могла и представить.
ГЛАВА 25
Весна 1453 г. — зима 1454 г.
После падения Константинополя
Мехмед ехал к поверженному городу по равнине, усеянной множеством трупов, уже ставших добычей стервятников и бродячих псов. Ров выглядел еще отвратительнее — его, безводный и глубокий, заполняли тысячи мертвых тел, и трупный смрад дурманил голову. Султан поспешил миновать ров и въехать за внешнюю стену сквозь широкий пролом. Пространство между стенами заполняли трупы христиан и янычар, у ворот еще дымились обломки мантелетов. Мехмед проехал через кучи трупов к воротам, где его ждал в седле Исхак-паша. Доспех того был заляпан кровью, через лоб тянулся уродливый шрам, но держался паша уверенно и гордо.
— Ваше величество, поздравляю — город ваш.
— А император?
— Тело исчезло. Многие говорят, что видели его гибель, но найти тело среди всего этого, — паша указал на груды трупов, — будет трудно.
— А семья? Кто-нибудь остался в живых?
— Немногие. Сына у императора не было, мы собрали всех членов его рода, каких смогли отыскать.
— Казнить их, — велел султан. — Я не желаю, чтобы откуда-нибудь выплыл наследник и ударил в спину.
— Да, ваше величество.
— А где Улу?
Исхак-паша указал на тело павшего гиганта. Оно лежало неподалеку.
— Улу был первым из янычар, кто прорвался за внешнюю стену и достиг ворот.
Мехмед спешился, подошел к мертвому и молча встал рядом, погруженный в мысли. Константинополь пал, но победа унесла всех, кто был близок Мехмеду. Сам султан принесен сыном в жертву, предала Гульбехар, предала Ситт-хатун, и даже Халиль оказался изменником. Теперь же был мертв и Улу.
— Прощай, друг, — прошептал Мехмед, затем добавил уже громче: — Похороните его прямо здесь. Отныне эти ворота носят имя Улу, в знак его доблести и верности.
Затем он снова уселся на коня, направился к воротам. Когда султан въехал, бродившие за ними турецкие воины восторженно закричали. Они бросали награбленное, где стояли, и подбегали к проезду с воплями: «Мехмед Фатих! Мехмед Завоеватель!»
Султан подумал: теперь он и в самом деле завоеватель. Он лишился многого, но мог смириться с потерями. Слава обходится и дороже, а это была настоящая слава. Мехмед гордо выпрямился в седле, пришпорил коня, тот пошел рысью. Все больше воинов выстраивались вдоль улицы, скандируя имя султана-победителя. Мехмед же ехал по городу — одинокий и торжествующий.
Геннадий стоял на коленях в церкви Спасителя в Хоре, молясь вместе с перепуганными людьми, набившимися в церковь и запершими дверь. Снаружи доносились вопли убиваемых, грубые крики турок. Затем раздался грохот, двери церкви сотряслись. Какая-то женщина пронзительно вскрикнула, люди устремились к алтарю, подальше от двери. Загрохотало снова, кованые петли покривились, полетела щепа. Молитва превратилась в истерический визг и причитания. Геннадий встал и тихо удалился в укромную нишу за алтарем. Громыхнуло еще раз, и двери распахнулись.
Турки ворвались в церковь с мечами наголо. В тесноте никому было не увернуться; враги рубили беззащитных стариков; детей и женщин волокли наружу, сцепляли кандалами, выстраивая длинной шеренгой — хоть сейчас на невольничий базар. Геннадий стоял в нише, трепеща, и пытался себя успокоить. Турок подошел к алтарю и принялся сдирать кинжалом золотую фольгу. Оглянулся и заметил монаха. Ухмыльнулся, вытянул меч из ножен.
— Стой! — возопил Геннадий. — Султан обещал мне защиту! Он дал слово! Остановись! Подожди!
Но турок не остановился. Он подступил, занес меч.
— Я будущий патриарх! — кричал монах в ужасе. — Я Геннадий! Геннадий!
Он присел на четвереньки, зажмурился, но удара не последовало. Вместо этого Геннадий услышал несколько резких коротких команд, отданных по-турецки, осмелился приоткрыть глаза и увидел пожилого турка с волосами цвета серой стали.
— Ты — Геннадий? — спросил тот по-гречески.
— Да, да, — неистово закивал монах, — я Геннадий, султан обещал сохранить мне жизнь.