Осада
Шрифт:
– Я слышал, батоно Ираклий говорил как-то, что здание должно быть эвакуировано в течении семи минут. Включая всю документацию, – медленно произнес Бахва, разглядывая последний кабинет на этаже. Следующим шла уборная, вот она почему-то оказалась заперта. Выбив дверь, он понял причину – неисправная канализация. Запах, стесненный было в четырех стенах, вырвался наружу. Он закашлялся и спешно закрыл дверь.
В этот момент все услышали еще один гудок уходившего поезда. Все обернулись на окно и долго вслушивались в тишину.
– Мне кажется, – произнес Иван, но не закончил фразы. Бахва предостерегающе поднял руку. Нет, показалось.
– Мы разделимся и осмотрим верх. Вы оставайтесь тут, – сестра не стала спорить, осталась в обществе Ивана, Бахва и Важа поднялись на второй этаж. Там находилось начальство, архивы,
Важа открыл дверь архива. К удивлению обоих, он не был пуст, исчезли только бумаги, а вот диски остались во множестве. Сейчас они просто валялись в беспорядке на полу. Бахва поднял один, на нем маркером было написано одно слово: «наблюдение», и дата. Последняя, как он убедился, сделана недели две назад. Неужели столько прошло времени с момента отъезда? Вряд ли. Тогда кого и за кем это наблюдение?
Он положил диск на телевизор, хотел было включить, но электричество не работало. Проверив питание, он убедился: здание отключено. Но на такой случай должны быть резервные генераторы, в подвале, там же можно и подключить.
Он спустился вниз, искать оказалось недолго. Рубильник находился на видном месте, в закрытой коробке с красной молнией, на нее наросло столько пыли, удивительно, неужто резервным питанием ни разу не пользовались, ведь столько отключений было на его памяти. Или центру не могли позволить сидеть без света даже при Шеварднадзе?
Бахва опустил рубильник, пустой подвал разом осветился, он стал подниматься наверх. И тут услышал звук заводимого мотора.
Сердце упало, ну конечно же, как же он так. Бахва поспешил наружу, так оно и было, из двора выезжал их «Москвич», в нем находилось человек пять, не меньше. Сверху они успели набросать чемоданы на решетку и теперь газовали, мчась к концу улочки, к первому попавшемуся мосту через Риони, куда подальше. Прочь из города.
Он медленно вернулся. Ругнув себя, остановился, ведь надо же до чего голова перестала варить, когда вошел в центр и увидел весь этот разор, что даже оставил карабин в подвале. Выскочил почти безоружный – ну и чем бы он мог остановить угонщиков, пистолетом Макарова? Ругаясь на русском, как самом приспособленном для этого языке, Бахва спустился в подвал, поднял аккуратно приставленный к стене карабин, вернулся. И тут же столкнулся со скатившимся с этажа Важей.
– Что там случилось? – в этот момент к нему подошли Иван, в безусловном теперь уже сопровождении Мананы. Сестра ступала только на одну ногу, опираясь на широкое плечо русского.
– Машину угнали, – просто ответил он. Важа покачал головой. – Дурак. Моя вина. – Манана положила руку ему на плечо, он стряхнул, недовольный и ей, и, еще больше, собой. Повернулся к Важе. – Ты нашел что без меня?
– Странный диск, вернее, их несколько. Пошли, я тебе покажу.
– Я с вами, – немедленно сообщила сестра оглядываясь на Куренного. Бахва заметил, что ботинок ее вывихнутой ноги расшнурован и снят, а сама сильно опухшая голень тщательно перевязана бинтами, которые Манана совсем не так давно, словно предчувствуя, взяла в разоренной аптеке. Он посмотрел на Ивана, но ничего не сказал. Медленно стал подниматься за Важей. Куренной поднял на руки Манану, понес наверх. Бахва успел отметить, что винтовка Мананы теперь болталась на плече Ивана. И снова смолчал. Просто потому, что не знал, что сказать им двоим.
Они прошли на второй этаж, включенный Важей телевизор заработал, заглотил диск с лаконичной надписью «Репетиция» – таких было несколько и все на перезаписываемых носителях.
Важа включил запись. И замер. Знакомые кадры. Слишком знакомые.
На экране человек в форме абхазского ополчения медленно снимал с голов пленных мешки, стоявшие на коленях, спиной к камере, лицом к унылой кирпичной стене, грузинские ополченцы, оглядывались, жмурясь от слабого света тусклого неба. Хмурые облака, попавшие краем в камеру, грозили
Пленные стукались головами о стену, с каким-то странным деревянным звуком и медленно оседали на посыпанную песком траву.
– Может, быстрее, – попросила Манана. Но Важа отчаянно покачал головой. Иван нервно сморкнулся, отворачиваясь, Бахва подошел к окну. А Важа никак не мог оторваться, все внутри него протестовало, но пересилить себя, он был не в состоянии. Находился точно под гипнозом. И продолжал смотреть и смотреть на падающие тела, подсчитывая не то про себя, не то вслух число умерших. Нет вслух, Манана крикнула ему: «Прекрати!». Он замолчал, но лишь на мгновение.
Лишь, когда счет дошел до шестнадцати, он утих. Последний, семнадцатый, не вошедший в кадр, пленный, попытался подняться, заорал на русском: «Сволочи, что же вы делаете!», но был убит из автомата. Офицер подойти не успел, лишь ругнулся негромко, тоже на русском. И наконец, камера качнулась, показав берцы офицера, затем повернулась, переменив ракурс, – лейтенант все так же держась спиной к камере, подошел к своему начальнику, и отчего-то на грузинском произнес: «С последним непорядок, надо вычеркнуть». В ответ… камера снова дернулась, резко поднявшись и снова опустившись на уровень плеч, Важа вскрикнул от ужаса. Он немедля узнал и начальника и лейтенанта, не мог не узнать. Старшим оказался тот самый батоно Ираклий, один из кутаисских богов, что давал им распоряжения, ставил и объяснял задачи, отмечал сроки и хвалил или отмечал недостатки проведенных операций. Тот самый, что первым показал и рассказал Важе о центре все, что интересовало тогда юношу, жаждавшего вступить в ряды и пройдя курс, быть засланным в тыл врага для проведения масштабных акций, для уничтожения агрессоров, для того, чтобы показать, что грузины не сдаются, что они будут всегда сражаться за свою отчизну, как бы ни был силен враг, сколь бы многочислен и как бы хорошо оснащен он не оказался. Все это неважно в партизанской войне – только нанесенный урон, как материальный, так и моральный. А бойцы, павшие духом, запуганные и растерянные, уже не бойцы, мишени для доблестного грузинского сопротивления. Которое, без сомнения, скоро вынесет проклятых русских оккупантов с их родной земли, чего бы это ни стоило, сколько бы времени ни потребовалось. Но победа будет за нами.
Важа перевел дух. Взглянул на Ивана. Куренной не выдержал его пронизывающего взгляда и опустил глаза. Первый раз он выиграл у Ивана в гляделки. Жаль, что это уже не имело особого значения. Он потянулся к винтовке, вскинул ее на уровень плеч. Манана, рванувшись вперед, нагнула ствол, выстрел ушел под ноги Ивану.
А на записи Куренной докладывал что-то слишком тихо батоно Ираклию, послышался голос оператора, на грузинском: «Придется конец перемонтировать, камера дрожала». Иван обернулся к оператору, его лицо снова оказалось выше верхнего среза, но голос, ответивший тому, голос-то никуда не делся. Батоно Ираклий ответил согласием, что-то вроде «неплохо, но могло быть лучше», и в это время камера выключилась. Запись оборвалась, проигрыватель, приученный выплевывать диски по окончании, шумно выдавил лоток.