Осада
Шрифт:
79.
Очередное заседание Совбеза. Те же лица, те же речи. Все знакомое, даже мои слова, которые снова не приняты должным образом во внимание. Словно всякий раз мы играем свои роли в некоем спектакле. На бис.
Как ни странно, все это время премьер, обычно язвительный, перебивающий собеседников, просидел молча. Отреагировал он лишь на слова Дениса Андреевича о необходимости выделить транш Приморью в размере четырех миллиардов рублей.
– Что для них рубли – уже бумажки.
– Простите, это сколько в рублях?
– Пять миллиардов, – неохотно ответил Пашков. – И пока мы тут размышляем, мне был выдвинут ультиматум. Если мы ничего не сможем сделать до конца этой недели, они отправят первую партию сухогрузов. Те уже готовы, стоят в портах.
– Я немедленно свяжусь с премьер-министром Японии.
– Он вам скажет то же самое. Лучше прикажите отвести флот от Находки к Камчатке. А чтобы в случае мятежей, не поддержал своих. Настоящих мятежей, а не тех, которые организует ваша «Единая Россия».
– Простите, Виктор Васильевич, но «Единая Россия» как раз ваша, – жестко возразил президент. – Или вы не помните чьим лидером являетесь.
Премьер ничего не ответил. Ему на помощь поспешил Яковлев, заверивший, что лидера молодежного крыла партии, Емельянова, задержали во Владивостоке, в гостинице «Мариотт», где он пребывал все это время. Его и трех его непосредственных помощников сейчас везут под конвоем в Москву.
– Юрий Семенович, вы перестарались, – заметил сухо президент, – Емельянов – депутат Госдумы. Сперва надо соблюсти формальности.
– Необязательно, у нас же ЧП, – тут же вмешался Нефедов. – Изначально, это была моя идея. В Москве его передадут нам, Виктор Васильевич не против. Я прав?
Пашков мелко кивнул, мне отчего-то показалось, что он уменьшился в размерах, ссохся, превратившись в карлу. Он вроде хотел возразить директору ФСБ, заметив, что надо сперва разобраться с Дзюбой и компанией, но президент уже не слушал. Согласился идти на уступки и сам переговорить с японским премьером. Решил увеличить транш. Но и отогнать корабли распорядился и завершить ротацию местного ОМОНа на внутренние войска с Кавказа как можно скорее, и подавлять волнения как можно жестче, хоть тут Пашков вздохнул с некоторым облегчением.
После заседания Денис Андреевич остался один. Пашков, сумрачный как туча, целый день словно бы на экскурсии бродящий по кабинетам Сената, выходя из зала Совета, подозвал к себе Лаврентьева, они долго о чем-то шептались, потом премьер категорически покачал головой и неожиданно обратился ко мне. Ему требовался специалист по проникновению через блокированную Интернет-телефонию, я кивнул было на Балясина, но Пашков напомнил, что и я что-то умею в этой сфере.
– Денис Андреевич вас мне рекомендовал, – произнес он голосом, не терпящим возражения, в коем скопилось столько печали, что она перехлестывала через край при каждой фразе. – Так что будьте любезны.
Мы зашли в мой кабинет, программного обеспечения на моем компьютере вполне хватало, чтобы совершить эту операцию, другое дело, что Сергей, более меня поднаторевший в подобного рода делах, смог бы проделать все то же самое, но куда быстрее и уверенней. Я поинтересовался нужной ему системой видеосвязи, номером абонента, премьер достал клочок
– Голландия? – удивленно воскликнул я. Пашков только кивнул. – Да кому можно туда дозвониться, ведь ее неделю блокируют намертво немцы. Они сейчас и Данию подгребли за компанию, чтоб не мешалась, глушат со всех сторон все, что можно.
Он молчал, затем тихо произнес:
– Мне надо. И, пожалуйста, не сорвите разговор.
Я медленно качнул головой, не отводя взгляда от премьера. Виктор Васильевич сел напротив, словно проситель, коих у меня никогда не было, с готовностью ждать, сколько потребуется и ни минутой меньше.
Немцы не стали выставлять особо сложные препоны, проломить их и добраться до нужного абонента оказалось делом четверти часа. Балясин сработал бы не в пример быстрее, я же волновался, внутренне дергаясь всякий раз, когда запускал новую программу или задавал новую команду. Едва услышав шум на линии, поднялся, уступая место премьеру. Хотел остаться, но Пашков покачал головой.
– Справлюсь, если что.
Я вышел, слушая из-за двери долгие гудки, доносившиеся из колонок. Сквозь них прорывалось шипение, резко усилившееся, когда на том конце сняли трубку. Мужской голос что-то произнес, не разобрать было, премьер кашлянул и спросил:
– Сын?
Я окаменел. Так просто открывалась шкатулка. Сын Виктора Васильевича, Геннадий, уехал за рубеж еще до второго президентства отца, в третьем, кажется. Они крупно повздорили, Геннадий Пашков уехал в Германию, насколько мне известно, женился. А затем сделал шаг, окончательно поставивший крест на отношениях с родителем – вернул долг за бокситовый рудник в Апатитах, подаренный на двадцатипятилетие. С той поры о его судьбе вообще ничего не известно было, наверное, и Виктору Васильевичу тоже, раз он только сейчас узнал, где скрывается его блудный сын. Иначе попытался вмешаться, влез бы в жернова истории, перемоловшие Голландию, влияния у него хватило бы.
Недолгая пауза, наконец, на том конце ответили:
– Отец.
Я пожалел, что не подключил гарнитуру, слишком спешил, голова была забита другим. Но не мог заставить себя не слушать их разговор.
– Как ты там? Где ты?
– Здесь, – коротко ответили ему. – Наверное, это уже Бельгия.
– Какой город?
– Никакой. Палаточный лагерь близ границы, не знаю, с какой стороны, – оба долго молчали, наконец, Геннадий произнес: – Отец, скажи откровенно, зачем ты позвонил?
– Я… я беспокоюсь о тебе. Ты пропал, я не знал где ты, я перевернул пол-Европы… и только сейчас…. Почему ты не позвонил раньше?
– Зачем? Мне не хотелось тебе мешать.
– О чем ты, сын?
– О том же, отец. Все о том же. Так что ты хотел мне сказать?
– Я заберу тебя оттуда. Жену, детей, всех вас.
– Нет, – донеслось из динамиков. Пашков произнес что-то срывающимся голосом, и замолчал. Молчал и Геннадий. Наконец, когда пауза стала невыносимой, Виктор Васильевич произнес:
– Я обязан вытащить тебя оттуда. Ведь ты же моя кровь…. – почему-то вспомнилось, что из-за отъезда сына Пашков здорово разругался с женой, ходили всякие мерзкие слухи, но пара рассыпалась. Внешне соблюдая приличия, являясь на положенные мероприятия, они давно уже разошлись, жили каждый сам по себе, жена в Барвихе, муж в Ново-Огареве; вроде бы рядом, но в то же время меж ними пролегла дистанция огромного масштаба. А потом, год назад, супруга уехала в Хельсинки. И уже оттуда заявила о своем намерении. Пашков не стал спорить. На развод приехал сам.