Осень на краю
Шрифт:
Она взвыла, закинув голову. Вцепившись в волосы, рванула их с силой, но эта мимолетная боль не в силах была заглушить муку, которая разрывала сердце.
– Что вы, что вы, что вы… – залепетал Ждановский, испуганно выставив руки и уронив велосипед, и тут же начал суетливо его поднимать, снизу вверх всполошенно глядя на Марину.
Стыдом чуть не сожгло ей лицо, струйки пота побежали по телу.
– Ничего, – хрипло выговорила она. – Со мной – ничего. В доме раненый, пойдемте.
– Да что за раненый, не пойму… – проворчал Ждановский, придерживаясь за раму и делая такое движение
И замер, согнувшись, испуганно оглядываясь, потому что раздался рокот автомобильного мотора, и к забору подкатил красный приземистый «бенц», при виде которого Марина только и смогла, что устало зажмуриться. Конечно, ей следовало испугаться, очень испугаться – ведь автомобиль (единственный красный «бенц» в Х.!) принадлежал Василию Васильевичу Васильеву. Но бояться и страдать ей было уже нечем, совершенно нечем, поэтому она просто вздохнула, опустила руки и обреченно подумала, что судьба, наверное, решила наконец-то ее прибить, доконать и уничтожить… Да, именно это слово – уничтожить – пришло ей в голову, когда она открыла глаза и увидела, что вслед за Васильевым из автомобиля выбирается не кто иной, как пристав Фуфаев.
– Мурзик… – повторил Охтин и медленно покачал головой. – Быть этого не может! Его же Колесников подстрелил в мае четырнадцатого… Ну что за глупости!
Шурка повернул голову и поморщился: немилосердно болела шея. К тому же лежать на диване, который стоял в кабинете Смольникова, было холодно и неудобно. И тут же он обрадовался этой боли, которая означала, что он жив, жив, и даже если ему хотели шею свернуть, то не свернули все-таки!
– И еще я вспомнил, только сейчас вспомнил… – пробормотал он, с наслаждением вдыхая запах кожи, которой был обит диван (из ноздрей еще не выветрилась денатуратная вонища ночлежек). – Я вспомнил: этот голос я слышал ночью, когда на дереве сидел. Клянусь, именно он произнес: «Сколько ни скользить карасику, а быть рыбешке в бредешке!»
Его затрясло так, что дрожь передалась дивану.
Сидевший на подлокотнике Смольников успокаивающе похлопал Шурку по руке:
– Ладно, ладно… Это совпадение, господа, уверяю, что это совпадение!
– Да я и сам понимаю, – неуверенно проговорил Шурка. – Я и сам не думаю, что они меня там караулили, в ночлежке. Откуда они могли узнать, что я в виде переписчика туда притащусь? Случайность, конечно. Просто так… сошлось.
– Сошлось, – согласился Охтин. – А ну-ка, скажите еще раз, как выглядел тот человек, который за вами гнался по улице? Вы же описывали его как солдата, какого-то седого, всклокоченного солдата, так? Я правильно помню?
– Да, правильно, – кивнул Шурка. – Но если вы думаете, что я его видел в ночлежке, то нет, не видел.
– Значит, он вас увидел, вот и испугался, – пояснил Охтин.
– Что-то не то, – задумчиво сказал Смольников. – Ему не нужно было бы высовываться. Отсиделся бы в тишине, благо в андреевских хоромах еще столько клетушек и закутков, до которых вы не дошли. Ведь и Баженова не видали?
Охтин качнул головой:
– Такое впечатление, что с Баженовым
– Да черт с ним, – нетерпеливо сказал Смольников. – Сравнили Баженова и Мурзика! Если в ночлежке был он…
– Не может быть, – пробубнил Охтин. – Его Колесников подстрелил.
– Да вы уже это говорили, – любезно напомнил Смольников.
– Извините.
– Ничего, пожалуйста! А где, кстати, Колесников?
– На фронте, – махнул рукой Охтин. – Добровольно ушел. Да при чем тут он? Убил, убил он тогда Мурзика! Слушайте, Русанов! – повернулся к лежащему Шурке. – У вас, я так понимаю, хорошая память на голоса. Вы помните голос товарища Виктора?
Диван снова мелко вздрогнул.
– Нет, – хрипло ответил Шурка. – Я его только один раз слышал. Ни за что не узнал бы.
– А это мог быть голос того седого солдата, который за вами гнался? Или того неизвестного, который покушался на вас в ночлежном доме?
– Не знаю, не помню. Но если товарищ Виктор и Мурзик – один человек, значит, он убит. И там, в ночлежке, был кто-то другой, другой Мурзик. Наверное, такая распространенная воровская кличка…
– Эта кличка среди котов распространенная, – не согласился Смольников. – У воров я ее раньше никогда не слышал, а уж сию публику я хорошо знаю, можете поверить. Тот приснопамятный Мурзик был единственным в своем роде.
– Да уж наверное, – согласился Шурка. – Но вы забываете: я солдата не только слышал, но и видел. Он и Виктор? Небо и земля. Солдат старый, седой, с бородищей. А Виктор был такой авантажный… Правда, они оба высокие, что да, то да.
– Да ну, не может быть! – снова закричал Охтин. – Его Колесников подстрелил… – И устало, мрачно улыбнулся: – А впрочем, я уже говорил, правильно… Вы верите в воскресение из мертвых, Георгий Владимирович?
– Да что за ерунда! – сердито сказал Смольников. – Но имя, услышанное Русановым…
– Да может, ему померещилось, Русанову! – зло огрызнулся Охтин.
– Мне не померещилось, – пробормотал Шурка и закрыл глаза, на которые, чудилось, кто-то положил свинцовые нашлепки. Две ночи без сна – слишком даже для него.
– Не верю я в воскресение из мертвых! – горячился Охтин. – Если бы Мурзик остался жив, он бы меня мимо себя не пропустил. Вот это я точно знаю. Он бы меня мимо не пропустил!
– Совсем даже не факт, – пробормотал Смольников. – Если бы в Андреевских номерах убили агента сыскного отделения, от ночлежек уже камня на камне не осталось бы.
– Да, я им тоже кричал, что если тронут, то полиция их с лица земли сотрет, – согласился Охтин. – Они и сами это понимали.
– Думаю, ваш крик спас Русанову жизнь. Что бы ни злоумышлял седой солдат – или Мурзик, не знаю, – он смекнул: если из-за него будет подвергнуто опасности место пребывания десятков, сотен энских нищих, ему головы не сносить. Его в клочки порвут свои же. Там ведь не только люди живут – там втихаря такие преступления плетутся, что нам вовек не распознать! – И Смольников добавил, мрачно глядя в угол: – К сожалению, должен признать: против ночлежек мы бессильны. Мы эту тьму в подвалы загнали, но что будет, когда она оттуда попрет, как брага перебродившая…