Осень в Пекине
Шрифт:
— Так что вы говорили? — спросил Амадис.
— Я говорил: вы действительно приехали на 975-м?
— Да, это очень удобно. Я каждый день на нем езжу.
— Я вас никогда здесь раньше не видел.
— Я не всегда езжу именно на этом 975-м. И потом, как я уже сказал, здесь очень много дел. Попутный вопрос: не подскажете ли вы, где можно пообедать?
— Возможно, здесь есть какой-нибудь ресторан, — предположил Атанагор. — Откровенно говоря, со дня моего приезда я ни разу об этом не задумывался. Еду я привез с собой. И потом, всегда можно наудить
— Вы давно здесь?
— Пять лет, — сказал археолог.
— Значит, вы хорошо знаете эти края?
— Неплохо. Правда, я больше работаю под землей. Там, знаете ли, такие силурийско-девонские складки и всякие чудеса. Еще мне нравятся некоторые участки плейстоцена. Я нашел там город — Глюр назывался.
— Никогда не слышал, — сказал Амадис. — А что сверху?
— Это надо спросить у Мартена. Он мой фактотум.
— Он педераст? — спросил Амадис.
— Педераст, — ответил Атанагор. — Но он любит Дюпона.
— Меня это не касается. Тем хуже для Дюпона.
— Вы заставите его страдать, — сказал Атанагор, — и он бросит мне готовить.
— Ну и что, ведь есть же ресторан.
— Вы в этом уверены?
— Идите за мной, — сказал Дюдю. — Я приведу вас куда надо.
Он поднялся, задвинул стул. В желтом песке мебель крепко стояла на своих ногах.
— Хорошо, что песок. Чистенько, — заметил Амадис. — Мне здесь нравится. А что, ветра у вас никогда не бывает?
— Никогда, — ответил археолог.
— Пошли спустимся по этой дюне. Там за ней ресторан.
Из песка торчала длинная жесткая трава зеленого цвета. Ее глянцевые стебли отбрасывали узкие тени. Подошвы путников касались земли совсем бесшумно и оставляли круглые, конусообразные следы.
— Я становлюсь совсем другим человеком, — сказал Амадис. — Тут воздух целебный.
— Нет тут никакого воздуха, — ответил Атанагор.
— Это значительно упрощает дело. До приезда сюда у меня бывали приступы неуверенности в себе.
— Насколько я понимаю, приступы кончились, — сказал Атанагор. — Сколько вам лет?
— Точную цифру я назвать не могу, — признался Дюдю. — Первые свои годы я не помню, а повторять за другими то, во что сам не очень верю, просто не хочу. Во всяком случае, я еще молод.
— Я бы дал вам двадцать восемь, — сказал Атанагор.
— Благодарю, но на что они мне? Отдайте кому-нибудь еще, кому это доставит удовольствие.
— Что ж, пусть так, — сказал Атанагор, обидевшись.
Дюна резко спускалась вниз, а за ней, заслоняя охристый горизонт, уже высилась другая. По ее склонам, образуя ущелья и перевалы, горбились маленькие холмики, через которые без тени сомнения напористо шагал Амадис.
— Далековато от моей палатки, — заметил Ата.
— Ничего страшного. Обратно пойдете по следам, — сказал Дюдю.
— А если мы сейчас идем не туда?
— Значит, заблудитесь на обратном пути, вот и все.
— Что-то мне это не нравится.
— Не бойтесь. Я знаю куда идти. Вон, смотрите вперед.
За высокой дюной Атанагор заметил итальянский ресторан,
25
Жозеф Баррицоне — реальный герой виановского детства; подробней о нем см. в статье о жизни и эпохе Б. Виана.
— Я думаю, там недурно, — сказал Амадис. — Должно быть, у них и комнаты есть. Надо будет перенести туда письменный стол.
— Вы намерены у нас остаться? — спросил Ата.
— Мы будем строить здесь железную дорогу. Я уже написал письмо на фирму. Эта мысль пришла мне в голову нынче утром.
— Но ведь здесь никто никуда не ездит, — сказал Атанагор.
— А вы считаете, что для железной дороги непременно нужны пассажиры?
— Да в общем нет, наверно... — растерянно проговорил археолог.
— Нет пассажиров — и не надо, — сказал Амадис. — Дольше прослужит. Значит, в расчетах по эксплуатации можно опустить статью об амортизации материала. Представляете?
— Но ведь это будет исключительно бумажная работа.
— Что вы смыслите в делах? — отрезал Амадис.
— Ничего, — сказал Атанагор. — Я археолог.
— Тогда пошли обедать.
— Я уже обедал.
— В вашем возрасте, — назидательно заметил Дюдю, — можно обедать и дважды.
Они подошли к стеклянным дверям ресторана. Сквозь стену первого этажа, которая с фасада тоже была сплошь из стекла, виднелись ряды чистых столиков и белых кожаных стульев.
Амадис толкнул створку, и на двери судорожно задергался колокольчик. Справа за длинной стойкой восседал Жозеф Баррицоне (или просто Пиппо) и читал газетные заголовки. На нем был новехонький белый пиджак и черные брюки. Ворот рубашки Пиппо оставлял расстегнутым — как-никак стояла жара.
— Вы быть стригаре ла барба в этот утро? — спросил он, обращаясь к Амадису.
— Было стригаре, — ответил тот, хорошо понимавший ниццианское наречие, хотя и не знавший тамошней орфографии.
— Бене! — констатировал Пиппо. — Тогда обед?
— Си, давайте обед. Что у вас есть?
— Все, что только есть найти на этой тэрра и в дипломатический ресторанте, — отвечал Пиппо с сильнейшим итальянским акцентом.
— Суп есть? Минестроне, — сказал Амадис.
— Есть минестроне. Есть еще спагетти а-ла-болоньезе.
— Аванти! — провозгласил Атанагор, чтобы не менять тона беседы.
Пиппо исчез в дверях кухни, а Амадис выбрал столик у окна и сел.
— Я бы хотел встретиться с вашим фактотумом, — сказал он. — Или с вашим поваром. Как вам будет угодно.