Осенние дали
Шрифт:
— Ну и разукрасили вы своего начальника, — проговорила Маря и засмеялась как-то сдержанно, коротко.
Варвара Михайловна и сама чувствовала, что перехватила. «Так можно и в сплетницу превратиться, — подумалось ей. — Этого только недоставало». День, что ли, такой противный? В самом деле, до чего знойно, печет солнце; когда пробивается сквозь подушки облаков, дышать нечем. А тут еще комары липнут, оводы. Варвара Михайловна ощутила жажду, подошла к бачку с привязанной кружкой, стоявшему недалеко от трибуны, — воды в нем не оказалось.
Когда она вернулась, возле Мари стоял плечистый
— Не толкуй зря, Маря. Нынче тебя с трибуны весь народ увидал. У нас ребята уже проголосовали в твою пользу. Двое остаются на трассе до конца, ну и я, натурально… как спец. Дал обязательство работать на скрепере без аварий.
«Какие смешные, — с внезапной грустью подумала Варвара Михайловна. — Целовались они хоть раз? Да что там! Разве Маря допустит? Когда-то ведь и я была такой. Помню, училась в техникуме, Андрей приехал с фронта, и я стыдилась принять от него газетный кулечек с конфетами».
Грузные облака все чаще заслоняли солнце. Осины, березы, окружавшие Зеленый зал, словно застыли в душном воздухе. И поникшая, мятая трава, и белая душица, и высокий коровник — все источало пресный, вянущий запах. Листва на ветках обвисла, лишь молодо зеленели елки. Юго-восток затягивала серебристо-грифельная мгла, еще негустая, светлая.
Веселье на обрезе шло полным ходом. В палатке и с трехтонок Потребсоюза выпили все вино, пиво, морс, разобрали «казанскую» колбасу, задеревеневшие пряники. Там и сям слышались песни. Невдалеке от трибуны вспыхнула драка — ей не дали разгореться. Парни и девушки плясали в трех больших кругах, засоренных окурками, конфетными бумажками. Играли двое гармонистов и аккордеонист-подросток.
— Что мы тут стоим? — решительно тряхнув волосами, воскликнула Камынина. — Станцуем? Иль у нас не праздник?
Она потянула Марю на круг. Юшин охотно последовал за ними.
…Гроза все-таки собралась к вечеру. Загроможденное аспидными тучами небо, казалось, обвалилось на землю: сразу потемнело. Молнии вспыхивали одновременно со всех сторон, загрохотал гром, приглушая шум, трепетанье листвы. Грузовики быстро разъезжались по участкам. «Безлошадная» молодежь уносила в померкшие поля, рощицы, дальние деревеньки песни и переливы гармоник. Камынина и Маря отказались от услуг Юшина, настойчиво вызывавшегося их проводить, и почти побежали по курившейся пылью дороге. Автомашины были переполнены, тесниться женщинам не хотелось, а расстояния было всего километра четыре.
Впереди неясно обозначился чашинский лагерь, когда ветер бросил из-под тучи первые крупные капли дождя.
— Скажи, Маречка, — вдруг спросила Варвара Михайловна, — ты могла бы изменить?
Девушка удивленно вскинула брови.
— Как это, Варвара Михайловна? Да вы что: серьезно?
— Изменить… слову, — поспешно поправилась Камынина.
Где-то далеко сбоку послышался шум надвигающегося ливня. Ослепительно блеснула молния, распахнув розовое, словно ватное чрево огромной клубящейся тучи, и стали видны водяные струи. Опушка, шалаши чашинского
— Ой! — взвизгнула Варвара Михайловна и расхохоталась. — В грязь попала!
— Вовремя успели! Лишь чуть захватил!
Они вбежали под кухонный навес, между разлапистыми елями пробрались в свой шалаш. Отряхивая косынку, Маря вдруг очень серьезно сказала, возвращаясь к старому разговору:
— Мне, Варвара Михайловна, и мысль такая никогда в голову… как это вдруг изменить? — Она некоторое время молчала, шурша слегка намокшим платьем. — Вы, конечно, шутите, я понимаю. Да если б я узнала, что кто-то изменяет важному делу… семье… наоборот, вмешалась бы.
— Конечно, конечно, — устало проговорила Варвара Михайловна, как-то вымученно улыбнулась. — Это я просто так. Ой, все-таки надо переодеться.
«Действительно, нашла тему, дура, — тупо, словно о чужой, подумала о себе Варвара Михайловна. — Готова всех спрашивать. Что со мною?»
Долго еще над полями, над темным, непроглядным лесом бесновались молнии, по всему небу тяжко перекатывался гром, хлестал ливень, рождая мутные пузыристые лужи, бурные ручейки.
XIX
Все чаще стали перепадать дожди. Постепенно высохшая за летние дни почва напиталась влагой. В лесных низинках вновь появились зеленые лужи, и в них прочно обосновались лягушки. Грязь стала мешать подвозке стройматериалов, продуктов: темп работ по всей трассе резко затормозился. Камынин подвозил по Оке и железной дороге камень, песок, но как их перебрасывать на участки? Только квашинская дистанция делала некоторые успехи. Не оставалось сомнения, что вскоре Детчинский участок возьмет переходящее знамя, вторую премию, свернет свои палатки и вслед за шебальцами двинется домой.
И на трассе, и в Моданске все громче поговаривали о том, что начальником строительства, по правилу, следовало бы назначить Хвощина: он-де еще быстрее двинул бы укладку шоссе, а то ему не дают воли.
Когда в обкоме Хвощина спросили напрямик, сумеют ли участки завершить трассу до уборочной, он долго увертывался от прямого ответа и наконец грубовато обронил:
— Что меня пытаете? Начальник стройки есть. Ладно, ладно, скажу свое мнение. Главинж наш — мужик старательный, что и толковать. И в дорожной науке шагнул. Да… как бы это вам поточнее сказать? Обрадовался. Вот. Обрадовался. Шутейное ль для нас дело? Отряд эва каких машин, тыщи народу с лопатами, молотками… ну и побежал сразу за двумя зайцами. И шоссейку тянет, и зараз все подъездные пути чинит, мосты наводит, каменные карьеры оборудует. Я понимаю его и хвалю в душе. Когда еще у нас такой козырь будет в руках? — Николай Спиридонович нахмурился, чуть покачал головой. — Да не время. Хлебоуборка на носу, не поспеем. Какой лучший путь к победе? Наступление. И нам бы сделать генеральный рывок, пока вёдро, а там часть механизаторов, колхозников и отпустить можно. Кто остался — дыры б штопали. Говорил я Андрею Ильичу: «Развяжи мне руки». Заладил на своем… — Хвощин передернул крутыми плечами, спокойно закончил: — Ладно. Нехай по его… будем и тут стараться.