Осенние дали
Шрифт:
— Минутку, Варенька… Варя.
— Нет, нет. Оставьте меня.
Варвара Михайловна казалась испуганной, жалкая, беспомощная улыбка подергивала ее губы. Раздирая кусты, она поспешно шла, почти бежала на звуки песни, баяна. Молостов, не разбирая дороги, шагал рядом; ветки сбили с него картуз, растрепали волосы. Обе руки его были протянуты к Варваре Михайловне, но, казалось, он боялся к ней притронуться, обидеть.
— Варенька… Я, может, что не так сделал, сказал… я совсем потерял голову. Выслушайте только. Всего несколько слов.
Осинник поредел, и Камыниной стал виден розовато-серый дым костра, темные силуэты людей, порожний грузовик. Молостов вдруг отстал. Варвара Михайловна тяжело перевела дыхание. Сердце ее колотилось до боли в груди, всем телом овладело утомление.
И почти тотчас к ней устремилась тетя Палага — простоволосая, в холщовом домотканом платье, шерстяных чулках, которые не снимала и в самую жару.
— А я, Михална, тебя обыскался.
— Что случилось?
— Землячка мой Марька худо. Рвет, постель лежит. Помогать надо, тебя искать послал.
— Вот день сегодня, — слабо, нервно улыбнулась Варвара Михайловна. — Все заболели.
И пошла рядом с тачечницей, уже не оглядываясь на лес, где остался Молостов, казалось, забыв о нем.
В шалаше у них было темно, душно, пахло сухой хвоей, жужжали комары. Варвара Михайловна зажгла фонарь. Постель Забавиной пустовала. Маря Яушева, по-ночному в майке и трусах, лежала поверх одеяла с компрессом на голове. Она невнятно забормотала, что ей уже легче, отвернулась к стене. Ее щеки и большой рот пылали, но пульс был вполне нормальный. Для очистки совести Камынина поставила девушке градусник.
— Просто, наверно, с яблок, — говорила Маря извиняющимся тоном. — Жогалев ездил в Квашин и привез зеленых-зеленых яблок, а я наелась. Я только думаю… не будет ли мне очень плохо через полчаса. Вы уйдете? — Она приподнялась на локте.
— Успокойся. Я здесь буду.
— Верно?
— Да что с тобою?
Девушка опять легла.
— Ничего, так.
Температура у нее оказалась вполне нормальной. Варвара Михайловна, устало пожав плечами, дала Маре пирамидон. Собственно, больше ей нечего было делать в шалаше. Девчонка просто объелась зеленью или блажит.
— Я пока фонарь погашу, а то еще больше комаров налетит, — сказала Камынина измученным голосом. — Если тебе, Маря, что понадобится, разбудишь меня.
Она разделась и долго не двигалась, глядя сухими, широко открытыми глазами в просвет входа. В нем виднелись кусочек густого ночного неба, полузаслоненный веткой хвои, и одна звезда — крупная, молочно-синяя, которая то сжималась, то разгоралась ярче, словно выпуская из себя световые стрелы. Тетя Палага сразу заснула с широко открытым ртом. Маря Яушева дышала тихо, ровно: спала, просто затаилась? Где-то далеко в лесной чащобе ухал филин.
С необычайной яркостью вновь пережила Варвара Михайловна свидание в лесу. Она почувствовала властные, нежные, сильные руки Молостова, его поцелуи, запах усов, услышала горячие слова любви, и все это ей теперь показалось куда более прекрасным, чем было тогда, на полянке. Вот она опять полюбила. Неужели действительно полюбила? Боже! Думала ли она об этом восемь лет назад, когда выходила за Андрея? Тогда ей казалось, что они вечно будут вместе, что нет людей счастливее их. Ни у одной подруги не было такого умного доброго мужа. Она принадлежала Андрею всем существом и ничего другого не хотела. И вдруг сама все порывает?! Да, уже порвала. Как же это могло случиться?
Иные супруги расходятся оттого, что опостылели друг другу, устали от безобразных сцен, от оскорбляющих человеческое достоинство драк. У нее же с Андреем не произошло ни одного скандала. В чем же тогда причина? Просто она гадкая, легкомысленная? Именно так. Это она оказалась недостойной Андрея. Павел Молостов сперва разжалобил ее своей судьбой, потом сломил волю, и она согнулась, точно камышинка под колесом? Но ведь раньше-то Андрей был лучше в с е х? Встреться ей в те годы Молостов, она, может, и не оглянулась бы на него.
Эх, что рассуждать впустую? Поздно. Андрей найдет себе женщину более достойную, которая не будет требовать его всего целиком. Уж если взглянуть в самую глубину и докопаться до причин, отчего она, Варвара Михайловна, изменилась, то лежат они в том, что первым изменился именно Андрей. Да, муж уже стал не таким, каким был восемь лет назад. У него теперь совсем другие чувства. Это и внешне несколько другой человек. Андрей раздался, чуть пополнел, стал менее подвижным. Раньше он весь был внимание, не спускал с нее влюбленных глаз, старался угадать каждую мысль, желание, то и дело подходил, целовал, помогал готовить обед, накрывал на стол. Когда Андрея не было дома, она знала, что он думает о ней, и все равно чувствовала его рядом. Сейчас он мог спокойно смотреть, как она, вернувшись из магазина, хлопочет над стиральной машиной или возится на кухне, и читать на диване газету. «Я ведь тоже устала, — говорила она с упреком. — Феклуша с Васяткой, а я и в больнице и тут. Неужели не можешь накрыть на стол?» Муж отвечал с раздражающим, умышленным хладнокровием: «Но ты сейчас отдохнешь. А у меня после ужина совещание в облисполкоме». Варвара Михайловна отлично понимала, что по-своему он прав, и все же возмущалась: раньше он не сказал бы так. Значит, переменился, отяжелел, меньше любит, смотрит как на собственность. И после этого она еще должна интересоваться дренажными работами, осадкой почвы, грузоподъемностью скреперов?
Вот Павел Молостов совсем другой. Этот никогда не остынет, вечно будет носить на руках. А вдруг и он потом охладеет? Неужто таков общий противный «закон физиологии», о котором ей не раз толковал Андрей: «И голуби не всегда воркуют»? Может, она впоследствии и с Павлом разойдется? За что же тогда будет страдать Васятка? Значит, правильный выход — довольствоваться тем, что есть?
И тут Варваре Михайловне почудилось, будто кто-то бродит вокруг шалаша: шаги были тяжелые, мужские. Уж не Молостов ли? Она передвинула голову на холодное место подушки, подумала, как сладко сейчас заснет, — и села в постели. В ушах родился тоненький, как волосок, звон: так звенит тишина. Вот он, Павел, опять рядом. Теперь им никто не помешает. Варвара Михайловна почувствовала, как от макушки к шее и вниз по плечам, по спине пробежали морозные искорки: такие бывают, когда опускаешься в горячую воду. Стало и страшно и радостно. До чего Павел ее любит и как, наверно, страдает! А она сама? Она всего-навсего женщина. Кого не тронет такая страсть, глубина чувства? Да чего там — теперь выбор уже сделан. Наоборот, противно, что надо таиться. Павла она отлично понимает. Это человек сильный, деловой, но какой-то беспризорный. Из него может получиться отличный инженер, только он считает себя в чем-то обойденным жизнью. «Один. Студент» — это у него раз желчно сорвалось с языка. Глядишь, разменяется на мелкую, временную любовь, потянется к вину: выпить он не прочь. Долго ли опуститься? Его надо поддержать. Павел любит ее, и она должна ему помочь. Андрей уже пробил себе дорогу, он не согнется и свободно проживет без нее.
Необыкновенная легкость, что-то похожее на вдохновение охватили Варвару Михайловну. Торопливо, дрожащей от нетерпения рукой она нашарила у изголовья платье — и вдруг ее оглушил громовой голос, заскрежетавший над самым ухом:
— Ко-орр… кусе… лли!
От ужаса Варвара Михайловна зажмурилась и словно окоченела с подолом платья, зажатым в кулаке. Надо было спрятать платье под одеяло или хотя бы отдернуть руку, но у нее не хватило сил пошевелиться. Маря так же негромко, почти шепотом повторила: