Осенние дали
Шрифт:
Ивашов плотно надвинул кепку.
Все вышли из конторы и направились к башенному крану, одиноко возвышавшемуся в утреннем облачно-синем небе.
…К своим рабочим Ивашов вернулся через час. Они жались на бревне, в тени диспетчерского вагончика, — майское солнце уже начало припекать. Только двое толкались на искрящемся асфальте дорожки: это Лешка Усыскин пытался отнять у Тони перстенек, а она, вся раскрасневшись, отбивалась от него, звонко хохотала. Ивашов сделал вид, что не замечает их возни. Навстречу ему вскочила Валя Косолапова, улыбнулась:
— Как, Василек?
Бригада насторожилась. Тоня сердито оттолкнула Усыскина, стала поправлять на мизинце серебряный перстенек с красным дешевым камешком.
— Разрешили.
— Ска-жи… Здорово!
— Главный инженер сказал: когда по-умному подровнять бульдозером, провести можно. Профиль дозволяет.
— Когда начнем? — деловито спросил слесарь-монтажник Владимир Еловкин. Он не терпел пустых разговоров и любил во всем определенность.
— И об этом подумали. Наметили завтрашнее воскресенье. Стройплощадка будет свободна, никто не станет мешать. Больно уж непростое дело.
Наступило короткое и очень значительное молчание. Каждый вдруг по-особому осознал, какую большую ответственность брала на себя бригада: справятся ли? Затем все шумно заговорили, стали шутить, словно желая под напускной веселостью скрыть волнение, озабоченность. Лешка толкнул крановщицу:
— Дрогнула, старуха?
К Тоне испытующе повернулась вся бригада. Она горделиво тряхнула волосами:
— От своего слова я еще никогда не отрекалась.
— Сейчас нам дадут бульдозер, — продолжал Ивашов, — он срежет крутые бугорки, разровняет грунт, а мы пройдем с ним, уберем каменья, железки, какие попадутся. Подготовим путь для крана.
…После уборки площадки прораб отпустил «ивашовцев» по домам — подготовиться к завтрашнему переводу крана.
— Вдаримся на речку? — громко предложил Лешка, обращаясь ко всем, но глядя на Тоню. — Возьмем в «Охотнике» лодку. А? У меня на спасательной станции дружок, поговорю, может, на моторке прошвырнет.
— Есть когда! — засмеялась она. — Мы сейчас к Вале домой. Пообедаем и спать. Завтра денек будет ого какой! Дождь бы не пошел. А вечером в горсад.
— Я тоже спать хочу, — тут же дурашливо вставил Лешка. — Положите с краю кровати, я смирный, щекотать не стану.
Девушки засмеялись.
— До завтра, — сказал Ивашов и, круто повернувшись, зашагал к лесу на «Зои». Остальные семь человек отправились к трамвайной остановке.
Дом Косолаповых находился в старом городе Вербовске, за спокойной, широкой рекой. Квартира была малогабаритная, с низкими потолками. Сегодня оба младших Валиных брата сразу после школы убежали на рыбалку, отец работал в ночной смене, и дома оставалась одна мать — тихая, редко улыбавшаяся, преждевременно постаревшая от неизвестной болезни, скрючившей левую руку. Подруги пообедали щами с солониной, пшенной кашей и завалились спать. Широкое низкое окно занавесили старой шалью.
— Хорошая у вас квартира, — сказала Тоня, натягивая одеяло на голое плечо со сползшей бретелькой.
— Воздуха мало, душно. Обе комнаты позаставили кроватями, шифоньером, стульями — места и нету. Кольке спать приходится на раскладушке.
— Зато отдельная.
В общежитии Тоне надоело. Она мечтала о «своем уголке», о семье. Однажды ей приснилась белокурая дочка — розовенькая, круглоглазая, смешная. Тоня удивилась: «Ой, я и не знала, что у меня Любашенька есть. И такая хорошенькая». Проснувшись, она очень пожалела, что ее Любашенька существует только в снах. Тоня вдруг обняла Валю сзади за шею, шепотом спросила:
— Что, если б Василий предложение сделал? Пошла?
— Какой? А, наш! — Валя потянулась в постели: она была намного выше подруги. — Я всерьез не думала. Ты же знаешь, я его просто разыгрываю… Да и он это чувствует. Терпеть меня не может. Иногда так глянет!
— Ну, а все-таки? Вдруг объяснился б? Ведь тебе уже девятнадцать, годы идут.
— Зачем он мне такой? Повернуться не умеет, а брови — будто сметану воровал. Впрочем… за кого-то ведь все равно выходить замуж надо? Василек хоть не курит, не пьет. Не знаю… С чего, Тонька, ты вдруг спросила? А-а, так это ты в него сама?..
Валя удивленно приподнялась на локте, впилась взглядом в подругу. Тоня расхохоталась, уткнулась ей лицом в подмышку и стала щекотать подбородком. Девушки завозились, заскрипели кроватью.
— И хитрющая ж ты, Тонька, ох и хитрющая! Я ведь давно примечала, да только поверить не могла. Ты резвушка, плясунья, а он тюлень, его краном надо с одного места на другое переводить.
И сама залилась смехом.
— Постой, постой! — вдруг спохватилась она. — А как же твой женишок? Тракторист из Обливской? Минуты две Тоня лежала тихо, словно отдыхая от приступа веселья.
— Видишь, Валюшка, — заговорила она очень искренне, будто рассуждая, — в школе мы еще были… большими детьми. Кто там не влюбляется? А вот уехала из станицы и… понимаешь? Ведь когда приходит настоящее, зазнобу из сердца не выбросишь. Все время мыслями с ним. Исстрадаешься вся. К тому же тракторист мой требует, чтобы я в Обливскую вернулась, у него там отец в колхозе, дом под железом, корова. Я же решила: из Вербовска никуда. И город понравился, и профессия.
Снова подруги замолкли.
— Удивила ты меня, — заговорила Валя. — Сама так смеялась над Васильком! Притом Лешка. Я уж думала, у вас на серьез пошло. Знаю, ты не легкомысленная… вон каким краном управляешь, сумеешь взять его в руки. Что же с ним решила?
Внезапно Тоня опять расхохоталась, стала щекотать подругу. Валя взвизгнула, ущипнула ее — началась возня.
Дверь приоткрылась, в нее заглянула мать — худая, в черном платье, подвязанном опрятным фартуком, с высохшей рукой, прижатой к боку.
— Чего, девочки, разыгрались? — сказала она ласково, без улыбки. — Вот положу Тоню на диване в передней. Завтра работа какая, отдохнуть надо хорошенько.
Подруги угомонились. Однако, едва закрылась дверь, вновь зашептались, захихикали.