Осенние дали
Шрифт:
В чахлом продымленном сосняке, примыкавшем к территории завода, высвистывали щеглы. Ранние солнечные лучи обливали темную хвою и кирпичные стены цеха-гиганта. От коксохимического цеха тянуло тяжелыми запахами фенола, серы, аммиака, так часто отравлявшими воздух в Нововербовске и даже за рекой, в старом городе. Стройплощадка поражала удивительной тишиной: не шипела электросварка, не фырчали самосвалы, не лязгали экскаваторы. И только восемь «ивашовцев», одетых в рабочие робы, толпились у крана.
— Приступим? — сказал Ивашов, оглядывая бригаду.
По внутренней лесенке башенного крана Тоня полезла в кабину управления, находившуюся примерно на высоте пятиэтажного дома. Снизу все следили за ее небольшой, плотной, ладной фигуркой. Было видно, как ветерок заиграл прядью ее русых подвитых волос. Она помахала сверху ладошкой — дескать, не волнуйтесь, — включила панель, взялась за контроллер, и гигантская стрела плавно стала разворачиваться, вычерчивая полукруг.
— Майна! — крикнул Лешка Усыскин.
Это был сигнал Тоне, чтобы опускала вниз траверсу-крюки.
Башенный кран стоял на рельсовом звене длиною в двенадцать метров. Впереди и сзади было прикреплено еще по одному звену такой же длины. Валя Косолапова подцепила все четыре крюка траверсы к заднему звену с привинченными к нему шпалами, и оно медленно поднялось в воздух. Описав дугу, звено опустилось впереди рельсового пути. Рабочие бросились к нему, придвинули впритык, закрепили накладками, и башенный кран медленно, величаво двинулся вперед на своих маленьких колесах по рельсам вдоль стены цеха-гиганта.
Не доезжая с метр до конца последнего звена, Тоня остановила машину и, вновь развернув стрелу, перенесла оба звена рельсов с хвоста наперед и еще проехала двадцать четыре метра в сторону шестнадцатого фундамента стана. Почва здесь была довольно ровная, накануне хорошо обработанная бульдозером, кран двигался свободно, без усилий, словно груженая дрезина. И все же Ивашов, бригада, а особенно Валя почти не разговаривали. Напряжение объяснялось тем, что предстоял опасный подъем.
Один Лешка Усыскин держался по-обычному, даже развязней, чем всегда: острословил, прыгал на тележку крана и катился, посылая воздушные поцелуи идущим позади бригадникам. Веки у него были красные, глаза мокро блестели, и Люба укоризненно покачала головой: «И когда успел выпить?» Ивашов, растерянно вертя в руке снятую кепку, в десятый раз спрашивал себя: не зря ли бригада взялась за перегон крана? Одолеет ли он подъем? Выдержат ли тормоза?
На одной из остановок, когда Тоня переносила звенья рельсов, Лешка достал пачку «Беломора», вытряхнул папироску и предложил ему:
— Подымим? — Он знал, что Ивашов не курит, смеялся глазами. — Отказ? Да чего ты, Василий, такой сурьезный? Идет как по маслу.
Лешка выпустил дым, подмигнул вверх, на кабину крана:
— Ничего деваха, а? Ухлестываю.
— Нужен ты ей, — вдруг сердито сказал бригадир. — У нее в Обливской жених.
— Ха! Я такой, что у любого отобью.
Лешка захохотал, победно сдвинул берет на затылок и отошел поправлять опущенное на стреле рельсовое звено. Ивашов не заметил, как стиснул кепку, сломал козырек.
Тень от стены постепенно исчезла, работали на солнцепеке. Сияли рельсы, сияли заводские окна, сиял ядовитый, оранжевый дым из сталеплавильного цеха. Девушки давно поснимали ватники, двое парней обнажились до пояса, загорали. Все чаще, по очереди, бегали пить воду. Лешка Усыскин исчез и пропадал минут двадцать: Когда вернулся, глаза еще больше блестели, движения стали развязнее, разухабистее.
— Выпил? — подозрительно спросил его Ивашов.
— Газировки.
— Бешеной? Откуда достал?
— Сто грамм, — сдался Лешка. — Благородное слово. Вчера гулял у дяди на дне рождения, там и заночевал. Утром дядя налил полстакана опохмелиться, башка трещала. А сейчас бегал в будку к Елизарычу, хватил кружечку пивка. Клянусь.
— Не знаю, что с тобой делать, Алексей. Ведь предупреждали: «не закладывать» на работе. Выгнать бы следовало, да вот беда — заменить некем.
— Зарок даю: больше ни капельки.
Работать Лешка стал с показным рвением.
Башенный кран медленно, упорно полз к шестнадцатому фундаменту стана. Перерыва решили не устраивать. Лязгали ключи о гайки, стучал молоток, шипел, бил желто-зеленым огнем бензорез, выравнивая металлические накладки. Наконец начался самый трудный подъем. В бригаде совершенно прекратились болтовня, смешки. Хоть все и знали — путь точно выверен, кран должен взять его — работали молча, напряженно. Иногда Тоня выглядывала из кабины управления, лицо у нее было спокойное, обычное. Она знала, что где-то впереди есть подъем, но сверху ей вся земля казалась ровной. Тоня размеренно уложила оба звена рельсов.
— Готово? — спросил Ивашов слесарей-монтажников.
— Можно двигать, — беспечно ответил Лешка, вытирая голой грязной рукой вспотевшее лицо.
Ивашов махнул наверх кепкой. Тоня поняла, улыбнулась ему, включила контроллер, и кран мягко, плавно покатился вперед. С ходу взял расстояние в двадцать четыре метра, преодолев почти весь крутой подъем, остановился у конца. Тоня вывела контроллер в «нолевое» положение: тормоза выключились.
И внезапно кран медленно пополз назад. Первой это заметила Валя. Побледнев, она отчаянно закричала:
— Накладка! Накладка!
Конечно, Тоня за дальностью расстояния, стуком колес не могла расслышать ее слов.
Тут и Ивашов увидел, в чем дело. Лешка Усыскин забыл закрепить оба звена рельсов накладкой, и, когда кран прошел через стык, их концы немного разошлись в стороны, образовав разрыв. Теперь кран сползал к этому страшному разрыву: авария была неминуема. Требовалось немедленно найти спасительный выход из опасного положения, что-то предпринять. Ивашов замахал кепкой, пронзительно засвистел. Тоня уже и сама заметила, что колеса двинулись назад. Она рывком включила мотор. Однако вновь заработавшие тормоза не могли остановить набиравший скорость кран. Тоня не знала, что звенья разошлись, и надеялась, что, когда кран скатится с бугорка метров на десять, тормоза возьмут свое и остановят его. Ивашов, серый, словно пемза, бросился к медленно вертящимся колесам, сунул под ближнее железный ломик. Вслед за ним подскочил Лешка, дрожащими руками вложил и свой ломик под второе колесо. На помощь кинулись остальные слесари-монтажники.
Кран вздрогнул. Казалось, вот-вот он рухнет, сомнет своей двадцатипятитонной громадой металлические фермы конструкций, железобетонный фундамент, сломается сам. Тогда конец и Тоне. Решали секунды — и кран вдруг словно запнулся, замедлил ход, а затем и совсем остановился: его поставили на захват.
Парни сели на рельсы передохнуть, руки их дрожали, никто не разговаривал. У Ивашова на лбу под белесыми волосами выступили капельки пота. Лешка, перепуганный, отрезвевший, стоял, низко опустив голову. На него старались не смотреть.