Ошибки
Шрифт:
Дело в том, что барон тотчас припомнил, как однажды — с тех пор прошло уже немало времени — прогуливаясь по Тиргартену, вдруг уселся на скамью, стоявшую напротив той, где он нашёл бумажник, что ему казалось, что он слышит тихие вздохи, и было полное впечатление, что напротив сидит женская фигура, закутанная в длинную вуаль, но что, хотя он и надел свои очки, однако, ничего не смог увидеть. Далее барону пришло воспоминание, как однажды поздно ночью в большой компании друзей он, возвращаясь из «Хофегера», услышал из отдалённых кустов диковинное пение и столь же странные аккорды незнакомого инструмента. Когда же они наконец приблизились
Не теряя ни минуты, барон побежал в Тиргартен, чтобы найти ту надпись, которую, как было сказано в листке, незнакомка вырезала на дереве, и, может быть, приблизиться к разгадке тайны. Предчувствие не обмануло его! В кору дерева у скамейки, где он нашёл бумажник, были вырезаны слова, но волею случая те самые слова, которые были затёрты на листочке, на дереве оказались размытыми и непонятными. «Чудесная взаимосвязь, — воскликнул барон в величайшем экстазе, — чудесная взаимосвязь в природе!» И он вспомнил из Гёте о тех комодах-близнецах, сделанных из ствола одного и того же дерева, один из которых треснул и развалился в тот момент, когда другой стал жертвой пламени в отдалённом дворце.
«Незнакомое прекрасное существо!» — продолжал барон всё в том же экстазе. «Небесный ангел из далёкой божественной страны, да, давно уже тоска по тебе пылала в моём сердце, ты, единственная возлюбленная! Но я сам себя не понимал. Голубой бумажник с золотой застёжкой стал тем магическим кристаллом, в котором я увидел себя в любви к тебе. Прочь отсюда! За тобой! В страну, где под тёплым солнцем расцветает роза моей любви к тебе!»
Барон тотчас начал самые серьёзные приготовления к путешествию в Грецию. Он прочитал Соннини, Бартольди и вообще всё, что ему удалось найти о путешествиях в Грецию, заказал удобную карету, приготовил ту сумму денег, которая, как он считал, понадобится ему для этого путешествия, начал даже изучать греческий язык, а так как от какого-то приезжего он слышал, что, если хочешь чувствовать себя уверенно в чужой стране, то надо одеваться в стиле этой страны, то и заказал театральному портному несколько чисто новогреческих костюмов.
Вполне понятно, что в это время он ни о чём другом не мог думать, кроме как о владелице голубого бумажника, и вскоре живой её образ стоял у него в глазах: высокая, стройная, прекрасно сложена; очаровательная и одновременно величавая поступь, лицо в полной мере отражает то неприступное волшебство, которым восхищаются античные скульпторы, прекрасные глаза, прекрасные чёрные волосы, лёгкие, как шёлк. Короче говоря, именно так восхищённый Соннини должен изображать гречанок. И притом, как уже сказано в листке, сердце, исполненное любви, душа, пылкая и верная, преданная возлюбленному. Был ли какой-то изъян в этой картине полного блаженства Теодора? Да, был! Он не знал имени красавиц, и это наносило существенный урон его восторженным речам. Но здесь помогло полное собрание сочинений Виланда. До дальнейшего более точного выяснения он решил именовать её Музарион, что дало ему также возможность составлять весьма неважные стихи, посвящённые незнакомой возлюбленной.
Особенно много усилий приложил барон к тому, чтобы испытать магическую силу волшебной ленты, оказавшейся в его руках совершенно реально. Он пошёл в лес, обернул ленту вокруг
Если с пониманием птичьего языка у него ничего не вышло, то ещё хуже дело обстояло с попыткой стать невидимым. Потому что, хотя он и обернул вокруг шеи магическую ленту, это не помешало капитану фон Р., гулявшему по Унтер ден Линден, тотчас свернуть в боковую аллею, где проходил барон, полагая себя невидимым, и обратиться к нему с настоятельной просьбой не упустить из виду перед отъездом вернуть те пятьдесят фридрихсдоров, которые были проиграны бароном в последний раз.
Театральный портной закончил изготовление греческого платья. Барон нашёл, что оно ему необыкновенно идёт, особенно тюрбан придавал его лицу такое выражение, от которого он пришёл в состояние радостного изумления. Потому что он и сам до той поры не подозревал, что его глаза, нос и прочие, кстати сказать приятные, черты способны произвести такой вид.
Он испытывал глубокое презрение к своему рыбьему сюртуку, фуражке из жёсткого фетра и прочему и, если бы не страх перед насмешками англоманствующих графов и баронов, то с этого момента он ходил бы исключительно в новогреческом одеянии.
Поскольку его домашний наряд — шлафрок из восточного шёлка, колпак, напоминающий тюрбан, к тому же длинная турецкая трубка во рту уже имел какой-то турецкий уклон, то задуманный переход к новогреческому стилю должен был осуществиться легко и естественно.
Итак, одетый в новогреческий костюм барон сидел по-турецки на скрещённых ногах (что, между нами говоря, очень трудно ему давалось) на софе в своей комнате и, держа во рту прекраснейший мундштук из янтаря, выпускал облака дыма турецкого табака, как вдруг открылась дверь и вошёл его дядя, старый барон Ахатиус фон Ф.
При виде новогреческого племянника он отшатнулся, всплеснул руками и воскликнул: «Значит, это правда — то, что сказали мне люди! Значит, та капля разума, которая оставалась ещё у моего уважаемого племянника, действительно грозит исчезнуть!»
Барон, имевший все основания почитать старого, безмерно богатого, неженатого дядю, хотел тут же вскочить с дивана и устремиться ему навстречу. Но так как ноги его из-за необычной и непривычной позы затекли и онемели, как говорится в таких случаях, то он скатился под ноги вошедшему, потерял тюрбан и трубку, пламенное содержимое которой рассеялось по роскошному турецкому ковру. Дядя, смеясь во весь голос, быстро затоптал рассыпавшиеся искры, помог ошарашенному новогреку опять добраться до софы и только после этого спросил:
— Ну так объясни мне наконец, какие новые глупости у тебя на уме. Правда ли, что ты собрался отправиться в Грецию?
Барон попросил дядю выслушать его благожелательно и терпеливо и, когда тот обещал сохранять спокойствие, рассказал ему от начала до конца обо всём, что с ним произошло, о том, как в Тиргартене он нашёл бумажник, как в «Газете Хауде и Шпенера» появилось приглашение, о содержании листка и о том, как он решил отправиться прямо в Патрас, передать голубой бумажник господину Андреасу Кондогури и узнать о дальнейшем.