Ошибки
Шрифт:
— Ах, — сказал Шнюспельпольд, довольно улыбаясь, — ах, как я рад, что вы с помощью голубого бумажника влюбились в греческую принцессу, быть опекуном которой я имею весьма обременительную честь. Высшая судебная палата на Пафосе выбрала меня, так как не могла найти человека, который обладал бы некими тайными магическими свойствами — ну, ну, Шнюспельпольдхен, не выбалтывай секретов, тихо, тихо, мой мальчик! Я не сомневаюсь, Высокородный, что вы будете иметь успех у моей подопечной! Я знаю только одно: она ищет юного принца по имени Теодорос Капитанаки, действительно нашедшего голубой бумажник,
— Что, — прервал старика барон, — что, не я нашёл бумажник?
— Нет! — отвечал старик твёрдо и уверенно. — Вы не находили бумажника и вообще вами владеют какие-то безумные фантазии.
— Напрасно ты снова повис у меня на ногах, грубый король, тяжёлый, как свинец! — воскликнул барон, но резкий голос закричал:
— Аллу та кас карисмата, кай аллу генум и котес!
— Тихо, тихо, маленький крикун, — с нежностью сказал старик, и серый попугай вскочил на последнюю перекладину клетки. Тут старик обратился к барону и заговорил с мягкостью:
— Вас зовут Теодор, Высокородный, и кто знает, какие тайные связи могут ещё обнаружиться и превратить вас в настоящего Теодороса Капитанаки. Собственно говоря, недостаёт одной мелочи, чтобы вы смогли немедленно получить руку и сердце моей подопечной принцессы. Я знаю, что у вас есть очень приятные связи в департаменте внешних сношений. Если бы вы могли воспользоваться ими, чтобы убедить великого султана объявить свободным государством греческие острова, то ваше счастье было бы обеспечено. Но что я вижу!
С этими словами старик глубоко опустился в подушки и с головой укрылся одеялом.
Следуя его взгляду, барон посмотрел в зеркало и увидел гречанку, которая ему кивала.
Она стояла в проёме открытой двери прямо напротив зеркала. Он хотел пойти ей навстречу, но запутался в ковре и растянулся во весь рост. Попугай очень смеялся. Наконец гречанка вошла в комнату и остановилась около барона; как искусный танцовщик, он пытался сделать вид, что не просто упал, а бросился на колени:
— Наконец, о моё божество! — так начал он по-итальянски.
Однако гречанка прервала его и сказала негромко:
— Тише, не буди старика, повторяя мне то, что я давно уже знаю. Встань.
Она подала ему руку, белую, как лилия. Он поднялся в блаженном восторге и сел рядом с ней на роскошный диван в глубине комнаты.
— Я знаю всё, — начала гречанка, оставив свою руку в руке барона, — что бы ни говорил мой маг, ты нашёл бумажник, ты потомок княжеского греческого рода и, хотя ты не тот, за кем я устремлялась всей душой, всё равно ты можешь стать господином моей судьбы, если ты этого хочешь!
Барон разразился потоком уверений. Гречанка задумалась, подпирая голову рукой, и, казалось, не слушала речей барона, наконец она спросила тихо, наклонившись к самому уху:
— А хватит смелости?
Барон заверил, что смелости у него не меньше, чем у льва.
— Смог бы ты, — продолжала гречанка, — старому чудовищу там в постели, пока он крепко спит, вот этим ножичком…
Барон, увидавший в руках гречанки известный нам хирургический ножичек из бумажника, в ужасе отшатнулся.
— …этим ножичком, — продолжала гречанка, — перерезать косу посередине — нет, не беспокойся,
Тут барон рассказал о портрете бабушки, о матери, словом, обо всём, что читателю уже известно из разговора барона с дядюшкой.
Прекрасные глаза гречанки засветились от радости, всё её существо, казалось, загорелось новой жизнью. В этот миг она была так необыкновенно хороша, что барон чувствовал себя словно на небесах. Он сам не знал, как это получилось, что она оказалась в его объятиях, страстные поцелуи пылали на его губах.
— Да, — сказала наконец гречанка, — это ты, это ты, избранный моей судьбой. Поспеши вместе со мной назад на родину, в те святые места, где лучшие сыны народа ждут тебя уже вооружённые, они решились на борьбу, чтобы сбросить наконец презренное и унизительное иго, которое заставляет нас влачить тяжёлое и жалкое существование. Я знаю, у тебя уже есть и платье, и амуниция, и оружие. Ты всё подготовил. Храбрый полководец, ты встанешь во главе войска и наголову разобьёшь пашу, ты дашь островам свободу, и, соединившись со мной священными узами, ты вкусишь счастье, которое принесёт любовь и прекрасная победившая родина. Чего тебе бояться, вступая на этот славный путь? Если дело не пойдёт, ты падёшь смертью героя или окажешься в плену, тогда в худшем случае тебя проткнут копьём или насыплют тебе в уши пороху и подожгут его или найдут ещё какой-нибудь достойный вид смерти. Меня же, так как я молода и хороша собой, отправят в гарем паши, из которого меня потом, если ты действительно не юный князь Теодорос Капитанаки, а болван и бездельник из Тиргартена, как утверждает мой маг, освободит мой настоящий принц.
Во время этой речи в душе барона происходили странные изменения. За пламенным горением последовал смертельный холод, а потом как будто бы даже его охватил леденящий страх.
Но глаза гречанки засверкали, весь её облик приобрёл угрожающе серьёзный вид, она поднялась во всём своём величии и заговорила глухо и торжественно:
— А если ты не Теодорос и не бездельник из Тиргартена? Может быть, ты всего лишь тень, тень того несчастного юноши, из тела которого злая Энпуза высосала кровь в отместку за то, что он больно задел её смычком своей скрипки. Ха! Теперь мне нужно вскрыть твою вену и посмотреть на твою кровь, тогда исчезнет это дьявольское наваждение!
Тут гречанка взметнула ввысь гладкий сверкающий ножичек, но барон мгновенно отскочил и в ужасе бросился к двери. Попугай пронзительно кричал:
— Алла паши о гиадарос ке алла эврискуси!
Шнюспельпольд одним смелым прыжком выскочил из постели с криком: «Стойте, стойте, Высокородный! Принцесса ваша невеста! Ваша невеста!» Но барон стрелой понёсся вниз по лестнице и прочь, прочь из этого дома.
Как утверждала Амалия Симсон, ей удалось узнать, что Шнюспельпольд это не кто иной, как учёный еврей из Смирны, который приехал в Берлин посоветоваться с тайным советником Дицем по поводу одного непонятного места в Коране, однако Дица, к сожалению, уже не застал в живых. Греческая принцесса, по словам Амалии Симсон, дочь еврея, которая сошла с ума, потеряв своего возлюбленного.