Оскал дракона
Шрифт:
Внутри христианского храма было темно и тихо, я прислонился к раскрашенной стене, пока глаза привыкали к полутьме, а уши — к тишине, впитывая ее как бальзам.
Затем я увидел, что под крестом, на котором висел их Распятый бог, стоит Рыжий Ньяль. Склонив голову, он тяжело дышал, как бык после случки. У его ног лежало тело Синей шапки, и я бы его не узнал, если бы не шапка, потому что Рыжий Ньяль поступил с ним совсем скверно.
— Хленни…
Я последовал за взглядом Ньяля и увидел лежащее тело, оно было какое-то странное, короткое, без головы, аккуратно завернуто в чистую холстину. Рядом — окровавленное тело священника в коричневой рясе и с выбритой головой; похоже, его зарубили прямо во время молитвы, когда он стоял на коленях.
Они все-таки перевязали рану Хленни. Просто слишком поздно.
Ньяль с отупевшим, остекленевшим взглядом чуть покачнулся, у него уже не было сил убивать, но это не имело значения, потому что все и так были мертвы. Я понимал — так нельзя. Убили всех, даже собак, коз и кур. Все живое.
Затем, уже не помню как, я оказался в длинном доме, вероятно, здесь собирались жители поселения, потому что я не заметил там каких-либо знаков власти вождя. Тем не менее, этот дом был чем-то похож на мой собственный, и на меня нахлынули теплые воспоминания, я жадно впитывал их в надежде на то, что они заслонят меня от творящегося вокруг кошмара.
Посередине — очаг с остывшим пеплом, запах и аромат старых деревянных столбов и балок напомнил запах Гестеринга, еще невредимого. Сейчас весна, все наливалось соком и живительной влагой, солнце снова вернулось на небосвод, мы вытаскивали наружу меховую одежду, шкуры и постели, чтобы выбить вшей и блох. Мужчины работали обнаженными по пояс, хотя еще было прохладно; еды хватало, но запасы эля уже подходили к концу.
Следующее за весной лето было довольно скудным временем года — сезон перед сбором урожая, жаркое солнце стоит высоко, а незадачливый фермер мог помереть с голода, жуя одну траву.
Мы отгоняли овец и коз на высокогорные пастбища, но не на те, что предназначались для лошадей; овцы и козы съедали всю траву до земли, без остатка, но они давали нам шерсть, чтобы женщины могли ткать полотно, а также молоко, из которого делали творог и сыр; из молока мы изготавливали и скир. Я помню, как помешивал деревянной ложкой толстый слой сквашенного молока с сывороткой, белый, как кожа девицы.
Но все это обернулось черными обугленными бревнами и пеплом. Если все будет хорошо, то в Гестеринге скоро возведут новый длинный дом, и моим домочадцам будет где укрыться от непогоды, деревянные столбы и балки будут пахнуть свежим деревом и смолой, но на приготовление скира уже не останется времени, как и не будет возможности просушить меха и постели.
Вопль снаружи вернул меня обратно в этот странный, полутемный и мертвый зал; кто-то ворвался внутрь, увидел меня и отпрянул. Меня бросило в жар, ноги одеревенели, но герой саг, Орм Убийца Белого Медведя, предводитель знаменитого Обетного Братства, победитель чешуйчатых болотных троллей, укротитель легендарных степных амазонок, стоял посреди пустого зала и смотрел на холодный очаг, чуть не плача.
Снаружи те, у кого еще оставались силы, напрасно рыскали в поисках жертв, заторможено двигаясь в густом, словно мед, воздухе. Я пробирался через кровавое месиво и дерьмо, через беспорядочно наваленные тела, сапоги чавкали, погружаясь в кровавую грязь.
Я остановился лишь однажды, когда хотел перешагнуть через детское тельце. Мальчик с пухлыми ручками и ножками, рыжими волосами казался таким маленьким и беззащитным, и хотя его голова была обильно залита кровью, я разглядел, что малыш держит во рту большой палец. Этими же губами он улыбался Хленни Бримиллю, а теперь по ним ползали мухи.
Глава 14
По обоим берегам простирались невысокие холмы с лиственным лесом, где преобладали ивы и вязы, кое-где проглядывали березы, встречались и заросли кустарника, полные дичи. «Короткий змей» упрямо сопротивлялся речному течению. Но гребцы на этот раз не пели обычные песни, как и не было на лицах радости после удачного набега, хотя совсем недавно они ворчали и горели желанием пополнить скудные запасы пищи и эля.
Теперь у нас были бобровые, беличьи и куньи шкурки, тюки груботканого полотна, обернутые смазанными жиром овечьими шкурами, чтобы защитить ткань от дождя; всё это зимой соткали женщины того поселения, а еще мы забрали тюки с овечьей шерстью.
Теперь у нас было вдоволь баранины и говядины — мы зарезали там всю скотину. Также мы взяли бочонки с маринованными овощами и запечатанные воском горшочки с медом. Еще мы нашли немного эля, но он был старый и горчил. У них нашелся даже хмельной напиток из далекого Хольмгарда, похожий на молодое вино, но со ржаным вкусом; но всего этого было недостаточно, чтобы перебить приторно-горький вкус кровавой бойни, которую мы учинили в том безымянном поселении.
Мы так загрузили «Короткий змей» добычей, что иногда корабль опасно кренился. Нам казалось, что богатая добыча была лучшим оправданием нашему поступку. Для некоторых единственным оправданием было положить тела Хленни и Коге на колоду из бревен, которые мы выломали из домов, к их ногам мы бросили Синюю шапку.
Затем мы облили колоду ламповым маслом, истратили все запасы, и хотя стоило оно недешево, но мы лили масло как воду, и нас это нисколько не беспокоило. Масло посвящалось Фрейру, чтобы жаркое пламя унесло Хленни и Коге прямо к Одину. Этот маяк будет пылать еще долго, как пробормотал кто-то из побратимов.
Эти двое оказались нашими единственными погибшими. Ворчун Гудмунд получил неглубокую рану вилами в живот, а Яну Эльфу, к его досаде и позору, досталось от женщины — она врезала ему деревянной лопатой, и сейчас Ян отсвечивал большим фиолетовым синяком.
Мы устроили там настоящую резню, убив сто семьдесят четыре человека, в том числе всех женщин и детей. Сейчас все мы испытывали болезненное состояние, словно похмелье после доброго пира, когда люди рассказывают о том, что там было, а ты ничего не можешь вспомнить. И на протяжении следующих нескольких дней во рту все еще ощущался вкус пепла, а разум сковывало какое-то отупение.
Хуже всего, по крайней мере для меня, было то, что пролилось слишком много крови, и вся она словно ухнула в глубокую черную дыру в земле, в бездну, о которой брат Иоанн всегда меня предупреждал, туда мне рано или поздно придется спуститься. Я видел эту бездну в ту самую ночь, когда рвал зубами горло берсерка.
Я чувствовал себя носовой фигурой — ощерившимся зверем из дерева, который мог лишь рычать и кивать, в знак одобрения того, что сделано. Я взглянул на носовую фигуру — ее с гордостью установили снова — уже поздно умиротворять духов этой земли. Теперь пусть они просто нас боятся.