Оскал дракона
Шрифт:
— А как насчет твоего дома, монах? — грубо спросил я, скорее чтобы избавиться от мучительных воспоминаний Колля, уверенный, что рассказ о Миклагарде отвлечет людей от мрачных мыслей, ведь большинство из них вряд ли там были, а если и были, то недолго.
— Стены города поднимаются как скалы, — произнес Лев с придыханием, — башни и купола покрыты золотом. Утром легкая дымка висит над крышами, а еще там корабли...
Он остановился, и я поразился, заметив, что его глаза горят. Великан Мурроу шумно пошевелился и кашлянул, словно
— Я слышал, что там женщины редкой красоты, — проворчал он, — но они ходят с покрытой головой и закутаны в одежды, как мусульманки. Но ведь все в Миклагарде веруют в Христа?
— Есть одетые, есть обнаженные, прекрасные и уродливые, как коровий зад, — ответил Лев с легкой улыбкой. — Там есть разные женщины, но ты спросил об этом не того человека, потому что они меня не интересуют. Ведь я — христианский священник.
— Я тоже слышал об этом, — произнес угрюмо Рандр Стерки. — И мне очень интересно, как мужчина может отказаться от женщин из-за своего бога.
— А меня удивляет, зачем твой бог просит отказываться от женщин? — добавил Онунд, что вызвало дружный смех.
Даже я немного расслабился, и мне стало хорошо. Показалось даже, что колючий и напряженный Рандр Стерки несколько смягчился.
— Но хуже всего то, — прорычал Финн, — что христиане говорят, что не должны сражаться.
— Но они все же сражаются, — заметил Миркьяртан. — Потому что поляне, с которыми мы деремся, христиане, а еще я слышал, что нет армии сильнее, чем войско Великого города, но ведь там все — последователи Христа.
Лев снисходительно улыбнулся.
— Им не велят убивать, — поправил Мурроу, — так говорят все лицемеры-священники в моей земле. Возможно, в Великом городе говорят иначе. Я слышал, что они проповедуют того же Христа, но по-другому.
— Есть одно правило, — Лев говорил медленно, выбирая слова, словно курица выискивает зернышки, — которое гласит, что убивать нельзя. Мы называем это заповедью.
— Вот значит как, — пробормотал Финн презрительно. — Христианские священники велят воинам не убивать, а их вожди приказывают обратное. Удивительно, что все так устроено.
Лев слащаво улыбнулся.
— На самом деле первоначальное Евангелие призывало нас не убивать жестоко, что немного отличается от того, что вы, северяне насчет этого думаете.
Побратимы закивали и задумчиво нахмурились.
— Так происходит, когда произнесенные слова записывают, — заявил Оспак, покачав головой, и все замолчали, вспомнив слова Рыжего Ньяля.
— Если слова не записывать, то всем бы правила путаница, — ответил Лев, — и даже мусульмане записали простые правила в свою священную книгу.
— Значит, ты тоже мусульманин? — спросил Воронья Кость, сведя брови.
Лев покачал головой, его улыбка не дрогнула; другой христианский священник, окажись он на его месте, громко бы возмущался.
— Удивительно, — сказал Воронья Кость, — но я однажды встретил мусульманина, и он сказал, что его тоже не интересуют женщины. А еще он ел одной рукой, как и ты.
Мальчишка пристально посмотрел на меня, но в это время Финн склонился над котлом, повел носом, взял ковш и попробовал варево. Затем он достал небольшую костяную коробочку, там он хранил византийскую соль, и щедро высыпал в котел белый порошок.
— Соль, — сказал он, усевшись на место. — Воины должны есть как можно больше соли. Она очищает кровь.
Наступила тишина, огонь потрескивал, котел кипел, а побратимы, густо покрытые чужой запекшейся кровью, очищенной солью, даже не задумывались об этом. Затем снова проснулся Колль и слабым шепотом попросил Финна рассказать о своем доме.
Финн в ответ промолчал и лишь взглянул на черный частокол, где мокли и пялились во тьму наши часовые. Наверное, он перенесся в Гестеринг и его голова наполнилась мыслями о Тордис и Хроальде, его сыне.
Но я должен был знать. Он никогда не променяет Обетное Братство на Тордис, а Хроальда признавал, но обращал на него мало внимания. Финн показал свое отношение к этому, когда вытянул длинную руку и указал на носовую фигуру сохатого, вырезанную Онундом, которую закрепили на надвратной башне, и пусть она чуть покосилась, но все еще стояла гордо, как символ того, что Обетное Братство все еще здесь и никуда не торопится.
— Я и так дома, — прорычал он.
Глава 19
Мы слишком поздно попытались уйти — у Чтибора оказалось больше людей и лодок на реке; это стоило нам трех убитых, а ошеломленный Стирбьорн, возвращаясь назад через маленькие речные ворота в стене, сжимал окровавленную руку и болтал без умолку от страха. Мы оказались в ловушке.
В тот день мы начали сжигать тела товарищей в отчаянной лихорадке страха, мы пытались спастись, защититься от красной чумы, прежде чем она нас убьет.
В этот день враги притащили таран, чтобы разбить ворота.
Они пытались поджечь ворота, но у них не хватало масла для зажигательных стрел, а у нас было достаточно воды, чтобы поливать деревянные постройки, которые они обстреливали. Потом мы заметили воинов, которые с трудом волокли большое бревно, они выловили его из реки, течение протащило его дальше, где ствол и зацепился за берег. Это оказался отличный дуб, и как заметил Финн, ему не приходилось видеть более подходящего для тарана дерева.
Потом мы наблюдали, как они обрабатывают ствол, и ничего не могли противопоставить неумолимой неизбежности, каждый удар молота или топора по дереву пробирал до костей, потому что мы не сможем остановить такое чудовище. Их лучники не давали нам высунуться, и когда враги карабкались на стену, невозможно было поднять голову над частоколом. Скоро люди Чтибора подготовят таран и разнесут ворота в щепки.